Сокровища Рейха
Шрифт:
– Победа или поражение, – повторил я. – Как это понимать: победа или поражение?
– Если война в Европе закончится поражением, это будет всего лишь временным отступлением, на одно-два поколения. Учтя и такую возможность, они составили второй план, который предусматривает постепенное покорение других наций, городов, учреждений и корпораций изнутри. Они уже внедрили своих людей повсюду. Это огромная, поистине чудовищная сеть оборотней, в сравнении с которыми Квислинг в Норвегии – просто мелкий жулик. Гарнец сказал, читая между строк, что Квислинг – своего рода пробный запуск, эксперимент на довольно… э-э… примитивном уровне.
И это относится
Судя по этим документам, в тысяча девятьсот семьдесят шестом году президентом Соединенных Штатов станет фашист… причем никто не заподозрит его в этом. Всем попросту будет наплевать на все. К середине восьмидесятых годов Европа целиком станет профашистской – похоже, они считали Америку наиболее легким объектом, – а к двухтысячному году фашисты будут безраздельно править всем миром.
Мы с Гарнецом толковали всю ночь. К тому времени они не будут называться нацистами, но так или иначе это будет победа фашистской идеологии, триумф их воли. Последний раздел зашифрованной писанины – черная книжица небольшого объема – касается эры после наступления второго тысячелетия, «воскрешения» Гитлера как Нового Христа… единого отца всего сущего.
В купе воцарилась тишина. За окном во мраке мелькали сельские пейзажи. Поезд плавно покачивало из стороны в сторону. У Питерсона на лбу ниже парика выступил пот. Лицо его удивительно расслабилось. Он невидящим взглядом смотрел в ночь.
– Все это похоже на детскую игру, – произнес я наконец.
– Верно, – согласился Питерсон. – Но вы бы видели эти документы, эти сургучные печати с орлом и свастикой, этот тронутый временем пергамент, его заплесневелые края, подписи, чернила, которыми писал Гитлер. Глядишь на эти бумаги, и от них веет духом того времени, поверьте мне, Купер, и внутри точно все обрывается… Нет, это не детская игра, и те, кто писал их, не кукольные персонажи в смешных мундирах. – Он посмотрел на меня, и его голос опять стал обычным. – Это перспективный план, и план далеко не шуточный. Составлявшие его люди – фигуры исторические, а они в игрушки не играли. У них и исполнители намечены, причем это – единственная часть текста, которая, по словам Гарнеца, не поддается расшифровке, поскольку их имена закодированы. Узнать о них можно, только имея ключ к коду. Например: Ударник, Спринтер, Снегирь, Гриф, Зигфрид, Жаворонок, Пантера, Акула, Барбаросса, Сфинкс. Сотни таких вот закодированных имен, разве все упомнишь…
Гарнец считает, что этот план остается неизменным: человек, который скрывается под определенной кличкой, может умереть, сама же кличка сохранится. Просто она будет переходить к другим людям.
– Кто же был таким человеком в Америке? Могли бы вы сказать, существовал ли ключевой человек во главе организации во время войны?.. – Питерсон был прав: внутри у меня и впрямь все обрывалось, скользило вниз, как при обвале в гравийном карьере.
– В Америке этим человеком был Зигфрид…
– Впавший в сон в ожидании, когда его вновь призовут…
– Это ваш дед, Купер. Не иначе, им был Остин Купер.
Долгое время в купе стояла тишина. Капли дождя сбегали по стеклу, вспыхивали и проносились мимо дорожные
– В Вашингтоне, должно быть, так и решили.
– Скорее всего, – ответил Питерсон. – Однако весь вопрос в том, является ли этот план частью истории, ушедшей в прошлое, или он все еще действует? Не знаю. Однако несколько человек погибли только потому, что кто-то очень всерьез отнесся к содержимому старых коробок. Этого нельзя игнорировать, не так ли? Мы с вами одни, Купер, – продолжал он тихо. – Вы заварили всю эту кашу или ваш брат, это неважно, но, боюсь, теперь пути назад у нас нет, сворачивать в сторону поздно. Мы – одни. Я тоже увяз в этом деле по самое горло. И… – он вздохнул, – и мы впутываем в него каждого, к кому прикоснемся. Алистер Кемпбелл соприкасался с этим всего несколько часов – и вот его не стало. Одного не могу взять в толк, почему вы все еще живы? Наверняка они давно могли укокошить вас без всякого труда, если бы действительно хотели.
– Мне это тоже приходило в голову.
Он закурил новую сигару, включил вентилятор.
– А сейчас расскажите, что вам удалось выяснить. Давайте все по порядку.
Так я и сделал. От Роки Питерсон узнал о том, что я вылетел в Глазго, а посему я начал повествование с момента своего прибытия в Буэнос-Айрес. Я выложил все: о Роке, Сент-Джоне, Котмане, Марии Долдорф, профессоре Долдорфе и его дневнике, газетной вырезке, моей сестре Ли, Бренделе, поджоге квартиры Марии Долдорф, об исчезновении Сент-Джона и Котмана по пути в Патагонию, их лжи и полулжи, о вездесущей тени Перона, закодированных именах – Барбаросса и Зигфрид.
– Ваша сестра, Купер? Ваша погибшая сестра? – Он выражал свое недоверие в свойственной ему театральной манере. – Ваша сестра, вы говорите?
– Да, именно она связывает Сирила со всей этой историей. С нее все и началось. Если бы он случайно не увидел эту фотографию в газете, он сейчас был бы жив. Я убежден, что вначале Сирил просто хотел выяснить, не является ли та женщина – нынешняя фрау Брендель – нашей сестрой. Каким-то образом это привело его в Куперс-Фолс, в родной дом, где его и убили. – Я сам горел непреодолимым желанием найти Ли. «Что важнее, – думал я, – то, о чем узнал Питерсон, или то, на что случайно наткнулся я? Забытая богом нацистская дребедень или Ли? Впрочем, они неразделимы, одно ведет к другому. И сколько уже погибло людей в попытке узнать истину».
– Куда ни сунься, всюду фашисты, – угрюмо проворчал Питерсон. – Гадюшник. Бог мой, я думал, война кончилась. С ума можно сойти… – Он покачал головой и повторил фамилии немцев из Буэнос-Айреса: – Котман, Долдорф, Брендель… И этот стервец – англичанин Сент-Джон. – Он поморщился. – Меня пугает то, что во всем этом деле есть какой-то скрытый смысл. Если бы только я мог найти правильную нить!
Наконец мы улеглись на свои полки, погасили свет.
– Расследования по поводу тех убийств абсолютно ничего не дали, – сказал Питерсон. – А Артур Бреннер получил инфаркт.
– Что? – Я одеревенел, услышав это. Как-то само собой разумелось, что Артур будет жить вечно, не меняясь с годами.
– В столовой, в гостинице. Просто рухнул на стол, и все тут, сообщил мне Брэдли. Я в то время был в Нью-Йорке, но сразу вылетел на день в Куперс-Фолс, прежде чем отправиться в Глазго, однако он находился в коматозном состоянии. Брэдли сказал, что, по всей видимости, причиной явилось потрясение от нападения на него либо перенесенная на ногах простуда. Брэдли считает его состояние очень тяжелым… – Голос Питерсона звучал все глуше.