Сокровища Валькирии: Звёздные раны
Шрифт:
— Всем — назад! — вдруг спохватился Ангел и пошёл грудью на начальника партии. — Уведите отсюда людей! Уведите, я сказал!
— Труп — в грузовой вертолёт, — распорядился один из гражданских. — Быстро!
Камуфлированные столбы завернули автоматы за спины, хладнокровно взяли Аквилонова за ноги и потащили волоком к вертолёту. Иван Крутой откинул назад руки и всё ещё глядел вверх, не обращая внимания на задравшуюся рубаху и оставляя за собой широкую дорожку примятой травы.
Охранники отволокли его метров на десять, когда Зимогор опомнился.
— Вы что же, суки?! — заорал он, бросаясь следом. — Вы что его как бревно?! Это же
Удивительно, но отморозки бросили Аквилонова и встали рядом, растерянно озираясь. Тогда и Ячменный, отжатый Ангелом, спохватился, крикнул буровикам:
— В самом деле, охренели совсем! Керновый ящик сюда! Вместо носилок! А то тянут, как собаку!..
Через несколько минут Ивана Крутого погрузили на керновый ящик, взялись вчетвером за ручки и понесли к Ми-6, невозмутимо раскручивающему винты…
16
Вслед за воющей ракетой, ушедшей в звёздное, с назревающим полярным сиянием, небо, включилось полное освещение улиц, затем одновременно вспыхнули некоторые окна в домах и наконец полыхнул заревом стеклянный купол, создавая впечатление восходящего среди ночи солнца. Академик отлично помнил расположение переулков, всех ходов и выходов через дворы, и потому бежал задами к недостроенному цирку, оставив преследователей на освещённых улицах. Через несколько минут они потеряли его, однако по радиальным улицам от центра во все стороны понеслись машины с громкоговорящими установками, и в уши поползли вкрадчиво-повелительные голоса, повторяющие одно и то же:
— Бежать нельзя. Это бессмысленно. Ты погибнешь. Выйди и назови свой номер.
Неподалёку от цирка Насадный вдруг подумал, что если его засекут, то можно выдать место, где стоит вертолёт, и, резко свернув в сторону, нарезал по пустым дворам и переулкам большой круг. И только убедившись в отсутствии погони, махнул через строительный забор и оказался перед круглыми, башнеобразными стенами цирка. Попасть внутрь можно было лишь с одной стороны — с парадного, выходящего на освещённую улицу. А в это время от окраин к центру началось прочёсывание дворов. Повсюду мелькали люди с ружьями, несколько человек заскочили на стройплощадку, и академик спрятался за поддоны с кирпичом, провожая их стволом автомата. Внезапно он понял, что если они приблизятся к нему и заметят — будет стрелять не раздумывая…
Будет стрелять в людей — делать то, чего никогда и в мыслях не допускал, будучи самоуглублённым, рафинированным интеллигентом. Сейчас же волна неведомого яростного гнева, вызванная погоней и замешанная на обиде, всколыхнула дремлющий воинский дух. Внутренне он даже не противился ему — тихо изумлялся тому, как твёрдо и легко лежит оружие в руках, как острый глаз держит в прорези прицела идущего впереди человека, и холодный, равнодушный палец уже подтягивает спусковой крючок до конца холостого хода.
Между тем две тёмные фигуры с ружьями пробирались по нетронутому снегу, искали его следы и уверенно двигались к синеющей, глубокой борозде, оставленной академиком. А он ждали лишь мгновения, когда они заметят её, сблизятся и остановятся, чтобы свалить их одной очередью. Но странное дело, передний походя перешагнул его следы и полез дальше, к парадному, мимо поддонов; второй, правда, на миг остановился, повёл стволом ружья и побежал догонять первого.
Насадный вышел из укрытия, по-прежнему держа на прицеле теперь уже спины уходящих преследователей и чувствуя разочарование. А те ещё раз пересекли его след, выходящий из здания цирка, заглянули в тёмный провал дверного проёма парадного, откуда был виден утонувший по брюхо в рыхлом снегу вертолёт, и выбрались со стройплощадки на расчищенный тротуар. Обескураженный их поведением, академик встал в проломе забора и увидел, что вооружённые люди стекаются к центру со всех сторон города — зачистка, похоже, окончилась…
И когда они сгрудились возле освещённой изнутри сферы, Насадный услышал негромкий, но вездесущий звук, напоминающий зуммер телефона. Вместе с ним на сей раз вспыхнули все окна близлежащих домов, дремлющий под снегами город ожил, встряхнулся, и началось странное, механичное шевеление: отовсюду на площадь бежали группы людей, одеваясь на ходу и перекликаясь, как вспугнутые галки. Все бежали на площадь, к рдеющему куполу, и там выстраивались в длинные шеренги, соблюдая некую закономерность — будто занимали свои ячейки. Не было ни суматохи, ни суеты, обычной для подобной тревоги; во всём чувствовалась привычка, особая тренировка и знание своих функций. Через считанные минуты всё население города оказалось на площади, и теперь сам купол и прилегающая к нему территория напоминали гигантский потревоженный муравейник. Пылающая огненная сфера, опоясанная многими рядами людей, освещала их лица, длинные тени бесконечно и ритмично шевелились на снегу в такт странным, танцующим покачиваниям шеренг, и возникало чувство, будто совершается некое древнее, ритуальное действо. Зрелище было настолько неестественным и впечатляющим, что академик ощутил знобящее одеревенение.
Голос Дары за спиной вернул его в реальность.
— Я предупреждала — не выходи в одиночку! Ни шагу без меня!..
Насадный промолчал, скрывая вздох облегчения, и она поняла его состояние, нашла руку в длинноватом рукаве оленьей малицы. На площади началась перекличка — десятки голосов одновременно бубнили номера и это месиво звуков походило на птичий базар и лишь дополняло апокалиптическую картину.
— Пойдём в вертолёт, — Дара потянула за руку. — Не надо заглядывать в будущее…
Он послушно вернулся в недостроенный цирк, забрался в кабину, однако влезать в тесный, связывающий по рукам и ногам спальный мешок отказался и уже не выпускал из рук автомата. Вертолёт выстыл, на стёклах нарисовались виньетки морозных узоров и ограниченный стенами мир смотрелся невинно и даже романтично, как новогодняя сказка. И звуки сюда не проникали, слышалось лишь лёгкое дыхание спящей Дары и мерные щелчки электронных часов на панели. Насадный боялся потревожить сон — от всякого движения она тотчас же открывала глаза, и потому до утра просидел в одной позе, так что затекли ноги и спина. В десятом часу на короткое время наступил сумеречный рассвет, Дара проснулась с улыбкой и, вскинув руки, произнесла торжественное:
— Ура!
И отёрла ладонями лицо, словно умылась светом. Глаза её засияли, взгляд стал пронзительным и острым.
— Чему ты радуешься? — хмуро спросил он, разминая ноги.
— Восходу солнца. И настоящему! — она словно не помнила ночной тревоги и своих слов о будущем.
В этот миг ему хотелось стереть Астроблему с лица земли…
— Нам пора! Пора! — Дара выпросталась из спального мешка.
— Может, подождём темноты? — пробурчал академик.
— За нами правда! — засмеялась она. — Что нам бояться света? Ступай вперёд! И всё время думай обо мне. Я буду за твоей спиной, как тень.