Сокровища Валькирии: Звёздные раны
Шрифт:
— Нет, они существовали изначально, со всем живым и неживым миром, — не сообразуясь с реальностью, начал рассказывать Святослав. — Они земные. А суть их эволюции состояла… не в развитии физиологии или разума. Они были такие же, как мы десятки миллионов лет назад, и никак не изменялись, а разум был намного выше… Только мозг находился в жидком состоянии. Это и называется состояние хаоса. И хаос — это вовсе не плохо, просто иное состояние мыслящих существ. Вся информация о мире заложена в мозг от рождения…
— Что? И не нужно учиться? — не преминул заметить учитель.
— Жидкий мозг не имеет коры и потому не способен накапливать информацию. Впрочем, она и не требовалась. Гои были как боги и знали всё…
— И что же потом с ними случилось?
— На землю упал огромный метеорит, отчего земная
— И что же? — шалея, переспросил учитель. — Эти твои гои и сейчас существуют?
— Мир многообразен, — охотно пояснил Святослав, — представьте себе, если бы он состоял из одних земноводных дарвинов? Всё бы давно пришло в дикое состояние или вовсе умерло. Гоев меньше, но они существуют как противовес людям, произошедшим от приматов всего десять тысяч лет назад. Гои когда-то совершили историческую ошибку — начали использовать их… полагаю, ещё в стадии питекантропа, как рабочий скот. Потом как рабов. И называли их летариями. Они были управляемы, хорошо трудились и отличались, например, от волов, буйволиц и лошадей. Но их можно понять; древние люди, как и мы ныне, считали, что вся природа создана для их блага. Но после определённого эволюционного периода и заимствованного у человека опыта, летарии объединились и принесли много хлопот своим господам. Кстати, они эволюционируют и до сих пор. Так что не исключено: со временем летарии тоже обретут божественное начало, а души их — способность к возрождению. Но это очень долгий процесс, и прежде пройдёт не один миллион лет…
В классе была полнейшая тишина. Одни слушали с невероятным любопытством, другие — с ужасом.
— Ты считаешь, пролетарии… это и есть летарии, произошедшие от приматов? — Учитель сидел бледный и потный.
Насадный даже не почувствовал провокационного вопроса, и, возможно, учитель сделал это не умышленно…
— Это вовсе не обязательно. Летарии всегда использовали божественную природу гоев и внушали им мысль о равенстве и единообразии человеческой природы. Но при этом всегда стремились властвовать над последними, управлять ими. И это их главное отличие — жажда власти. Власть даёт обманчивое ощущение вечности души, потому дарвины достигают её любой ценой и революция — только один из способов…
— Замолчи! — не владея собой, крикнул учитель.
— Вы же просили рассказать об эволюции…
— Да, просил! Но ты несёшь Бог весть что! Где… От кого ты всё это услышал?
— В эвакуации я учился в школе, — привычно ответил Святослав.
— Уходи! Прочь! Вон из класса! — закричал учитель и замахал руками.
Он ушёл, забыв свой портфель в парте, и до конца дня бродил по городу под впечатлением воспоминаний и совершенно не замечал, что происходит вокруг, и не думал о будущем. Когда же с сумерками вернулся домой, обнаружил в своей коммунальной квартире обеспокоенную мать и людей в тёмно-синих шинелях.
Арестовали сначала обоих, но мать через два дня выпустили, а Святослава продержали в Крестах больше месяца. Сначала он решил, что донёс учитель биологии, однако через несколько дней арестовали и его. В основном допытывались, где Насадный был в эвакуации, в какой школе учился и кто ему открыл теорию, пересказанную на уроке.
Дорога, по которой Святослав ехал в эвакуацию, не запомнилась вообще, и ему до сих пор казалось, что группу детей, собранную с улиц, вывезли из Питера на трамвае. Обратный путь отпечатался в сознании в виде каких-то вокзалов, где получали кипяток, набираемый в термос, ещё был густой пар в морозном воздухе, безногий калека, пляшущий на ягодицах и прихлопывающий деревяшками, туманное солнце над заснеженной землёй, немецкая речь в колонне пленных, костистый старик в островерхой рысьей шапке и ещё чьи-то руки, резкий запах сгоревшей буксы и множество мелких, ничего не значащих деталей, рассыпанных, как стекляшки из разбитого калейдоскопа. Поезд двигался медленно, подолгу стоял, и окна были настолько заморожены, что не хватало дыхания, чтобы отогреть хотя бы глазок.
И место, где он прожил два года, запомнилось по одной только яркой примете, в точности повторяющей давнее сновидение: забытый сад, высокие, старые деревья и крупные плоды, которых никто никогда не пробовал. Остальное будто растворялось в ощущениях, красках, отдельных фразах и словах, произнесённых кем-то невидимым. Цепкая детская память словно отказывала, когда он пытался вспомнить подробности блокадной и эвакуационной жизни.
После нескольких очных ставок учителя биологии освободили, однако лишили права работать в школе. Потом Насадного несколько дней не тревожили и разрешили даже свидание с матерью, которая всё это время хлопотала об освобождении сына, ибо по закону арестовать могли только с четырнадцати лет, а Святослав ещё не достиг такого возраста. Мать и сообщила, что следователь сильно заболел, попал в больницу и теперь, наверное, будет другой. Ему же было всё равно, поскольку тюремная жизнь, лишение свободы никак на него не действовали. Это сильно возмущало всех следователей, кто с ним хотя бы раз беседовал, а некоторых вообще выводило из себя, и они начинали кричать, что он маленький и злобный враг народа и что его обязательно сгноят в лагерях.
Через месяц Насадного этапировали в Москву и здесь за него действительно принялся другой следователь, совсем не строгий, как прежние, внимательный и обходительный. Он даже не допрашивал, а просто дружески беседовал, угощал чаем и печеньем, иногда приносил мороженое и успокаивал, что всё обойдётся — мол, Святославу дадут возможность сдать выпускные экзамены, поступить в вуз, интересовался, какая профессия ему ближе, но сам между делом всё время возвращался к периоду эвакуации.
В протоколах было записано, что из блокадного Ленинграда его вывезли какие-то люди в военном, называющие себя гоями — Святослав был ещё под очарованием воспоминаний и рассказал это на первом допросе. Прошлые следователи вообще не заметили такого обстоятельства, пропустили, а нового больше всего интересовало именно оно. Насадный был бы и рад рассказать о своих эвакуаторах, да память, словно явление, существующее в нём само по себе, отказывала напрочь. Такое уже случалось с ним около года назад, когда он на Кировском проспекте встретил двух человек — мужчину и женщину пожилого возраста. Они медленно шли навстречу, почтенные, солидные, уверенные в себе: она с зонтиком от солнца, он с чёрной сверкающей тростью. А лица их настолько знакомые, что Святослав остановился, лихорадочно вспоминая, кто же это? И хорошо ли будет пройти мимо, не узнать, не поздороваться, проявить неуважение; вдруг они узнают его?.. Проще было бы свернуть в переулок, коль память коротка, однако близко даже подворотни нет, всё на виду!..
Он облегчённо вздохнул, когда разминулись, но всё ещё продолжал вспоминать, где и при каких обстоятельствах видел эту представительную пару, отчего так ярко запомнились их лица?.. И лишь когда удалился на несколько кварталов, когда они затерялись среди прохожих, а может, и свернули куда-то, Святослав вспомнил.
И впервые обнаружил ещё одно свойство своей памяти — спасительное, потому что прошёл мимо тех самых людоедов, которые отняли у него валенки и бидон с водой…
При всём этом он знал, что на самом-то деле ничего не забыл, и всё увиденное, пережитое находится в нём, хранится в каких-то особых, тайных запасниках до случая, когда это потребуется.
— Ты должен вспомнить, — твердил ему следователь, искренне веря, что у него действительно провалы в памяти. — Это бывает, ты многое пережил в своей жизни, и тяжёлое забывается скорее, чем доброе и счастливое. Извини, что я заставляю тебя переживать всё заново… Но всё, что произошло с тобой в эвакуации, представляет большой научный и… государственный интерес.
Потом говорил ещё о «холодной войне», о врагах СССР и «железном занавесе», а Святослав чувствовал, что этот занавес опустился в его сознании.