Сокровища женщин Истории любви и творений
Шрифт:
В 1608 году Рубенс получает известие о болезни матери и возвращается в Антверпен. Он не застал мать в живых, но она, умирая, знала, что ее сын в Италии обрел как художник всеевропейскую известность. Многолетняя борьба против владычества Испании привела к разделению южных и северных провинций Нидерландов; в 1609 году северные обрели независимость в результате перемирия между Испанией и Голландией, а южные провинции, с Фландрией, став самостоятельным государством, фактически остались под властью испанского короля.
Рубенс по возвращении на родину, видимо, вновь ощутил себя фламандцем; принятый на службу при дворе эрцгерцога Альберта и эрцгерцогини Изабеллы в Брюсселе в качестве придворного художника, а когда нужно
Если Рубенс писал в Италии и Испании парадные портреты в стиле барокко, то «Жимолостная беседка» возвращает художника 32-33 лет к истокам фламандской школы, но уже на высоте Тициана и Рафаэля, только во Фландрии, отныне заключающей в себе чудесный мир мировой живописи в его ярчайших проявлениях.
«Четыре философа» (1611-1612), «Портрет камеристки инфанты Изабеллы» (Середина 1620-х), «Портрет Изабеллы Брант» (Около 1626) – это ренессансные шедевры, высокая классика, когда о барокко или «духе Фландрии» не приходится говорить, поскольку здесь торжествует эстетика Ренессанса.
Но и Фландрия не отпускает Рубенса. После смерти Изабеллы Брант в 1626 году художник писал своему другу Пьеру Дюпюи: «Поистине я потерял превосходную подругу, которую я мог и должен был любить, потому что она не обладала никакими недостатками своего пола; она не была ни суровой, ни слабой, но такой доброй и такой честной, такой добродетельной, что все любили ее живую и оплакивают мертвую. Эта утрата достойна глубокого переживания, и так как единственное лекарство от всех скорбей – забвение, дитя времени, придется возложить на него всю мою надежду. Но мне будет очень трудно отделить мою скорбь от воспоминания, которое я должен вечно хранить о дорогом и превыше всего чтимом существе. Думаю, что путешествие помогло бы мне, оторвав меня от зрелища всего того, что меня окружает и роковым образом возобновляет мою боль…».
Здесь удивительны и глубина переживания, и сила мысли, подвергающая анализу состояние души. Рубенс недаром изобразил себя и своего брата Филиппа, гуманиста, среди четырех философов, при этом бросается в глаза: он выглядит старше своего старшего брата, стоик по своему миросозерцанию, а по внешнему впечатлению – величайший жизнелюб, но здесь нет противоречия, такова эстетика Ренессанса. Путешествия Рубенса связаны с его активной дипломатической деятельностью; после заключения мира между Англией и Испанией в 1630 году он был возведен в дворянское достоинство испанским и английским королями; правда, достичь мира между Южными и Северными Нидерландами ему не удается, и он снова возвращается в Антверпен, с решением жениться.
Рубенс писал своему другу Пейреску: «Правда, я был в великой милости у светлейшей Инфанты (да дарует ей Господь райское блаженство) и первых Министров Короля, а также завоевал расположение тех, с кем вел переговоры в чужих краях. Вот тогда-то я и решился сделать усилие, рассечь золотой узел честолюбия и вернуть себе свободу, находя, что нужно уметь удалиться во время прилива, а не во время отлива, отвернуться от Фортуны, когда она еще улыбается нам, а не дожидаться, когда она покажет нам спину…
Теперь, слава Богу, я спокойно живу с моей женой и детьми (о чем господин Пикери, вероятно, рассказал Вашей Милости) и не стремлюсь ни к чему на свете, кроме мирной жизни. Я решил снова жениться, потому что не чувствовал себя созревшим для воздержания и безбрачия…
Я взял молодую жену, дочь честных горожан, хотя меня со всех сторон старались убедить сделать выбор при Дворе… Я хотел иметь жену, которая бы не краснела, видя, что я берусь за кисти, и, сказать по правде, было бы тяжко потерять драгоценное сокровище свободы в обмен на поцелуи старухи».
«Сад любви». (1631). В этой большой аллегорической картине, которая отдает скорее классицизмом, чем барокко, что естественно для Рубенса, поскольку он осознанно придерживается эстетики Высокого Ренессанса, мы узнаем в правом углу входящих в Сад любви художника и его молодую жену.
«Портрет Елены Фоурмент с ее старшим сыном Францем». (1634-1635). Здесь та же тема мадонны с младенцем, обретшая чисто светский и даже бытовой характер, но сохраняющая возвышенность и сокровенность женской красоты и материнства.
«Вирсавия». (Около 1635). Библейская история, по эстетике Ренессанса, предстает как вневременное событие, которое смыкается с настоящим, перед художником его модель, он должен воспроизвести красавицу, она, как нарочно, обнажает ее прелести, не смущаясь ни слуг, ни царя Давида в отдалении, ведь все происходит сейчас – и в вечности. В вечности мифа и искусства.
«Шубка». (Около 1638-1640). В последние годы правая рука отказывалась служить художнику, говорят, из-за подагры, а скорее из-за непрерывных усилий, и ему пришлось приручить левую руку владеть кистью с такой же легкостью и точностью, как он владел правой смолоду. «Шубка» – одна из последних работ Рубенса. Ничто не говорит об осени, но о ночи любви у порога бессмертия.
Рембрандт. "Даная". Описание одной картины.
С Рембрандтом я встретился в раннем детстве, еще в ту пору, когда рос в родном селе, значит, когда учился в начальной школе. Помню, как ночью, весь под впечатлением от фильма о художнике, я возвращался домой из клуба, словно проваливаясь в ямы на неровностях дороги, а в вышине гирлянды ярких звезд, с их отражением на речной воде.
Пройдет время, я часто буду заглядывать в Эрмитаж и нет-нет проходить по длинному залу со множеством поперечных стендов со стороны окон, где выставлены картины Рембрандта, одно из богатейших собраний шедевров великого голландского художника. В разные годы я отдавал предпочтение Рубенсу или малым голландцам, но Рембрандт оставался мерой сокровенной подлинности искусства и жизни, что почувствовал я, как мне ныне кажется, еще в раннем детстве при первом соприкосновении с жизнью еще неведомого для меня мастера.
В портрете старушки у входа в зал я узнавал нечто родное от бабушки, а картины на библейскую тематику мне никогда особо не нравились. В дальнем углу у окна картина с изображением молодой обнаженной женщины в юности меня даже пугала, но и с годами я останавливался перед «Данаей», если там оказывался один.
Обнаженных женских тел, от идеальных по пропорциям до весьма дородных, в Эрмитаже предостаточно. Даная Рембрандта не просто модель, в воспроизведении которой всегда есть условность, что заметно и у Тициана в его версиях «Данаи», а женщина сама по себе в волнующие мгновенья ее жизни.