Сокровище альбигойцев
Шрифт:
Согласно древнему гностическому представлению, все избранные получают на небе “одеяние великолепия”. Отсюда берут свое начало и рассказы о небесных одеждах, о них же идет речь в сказании о рае с его ступенчатой лестницей в “Аполлонии”. Это единственно возможное значение не оставляет больше сомнений о том, что упомянутая выше капелла представляет собой всего лишь вариант райского дворца короля-священника и воплощает идею постоянно расширяющегося небесного Царства душ…
Стол в мифах и сказаниях Востока дает лишь пищу и питье; в сказании о короле-священнике он творит чудеса; в арабо-испанских преданиях он или равноценный ему ларь почитаются как святыня; увеличивающаяся в размерах часовня — символ святости. Поэтому я пришел к заключению, что поскольку ларь, который может увеличиться до размеров часовни, является отражением Божественного престола мира и горной обителью блаженных, то он не что иное, как Грааль. Таким образом, Грааль — царство райского наслаждения, к которому стремится светлый герой Парцифаль,
В другом месте (S. 101) Камперс говорит, что «Грааль — царство отвергнувших сей мир блаженных душ, а камень — символ этого царства». Учитывая мои развиваемые в текстовой части рассуждения, дополненные приведенными здесь замечаниями, мы имеем все предпосылки для следующих выводов:
Грааль был средневековой Церковью Любвии одновременно ее символом! Для катаризма внешний мир был иллюзорным, а люди жили своей «жизнью, подобной смерти». В земном смысле слова катары, «совершенные» Церкви Любви, уже умерли для этого мира. Они пребывали в «царстве прощенных», в котором наслаждаются райским блаженством «обожествления», как гностики называли спасение. Человек однажды попал с небес в земной рай и, только будучи изгнанным из него, пришел в этот мир. «Чистые» возвращались из мира в «рай», снова открытый благодаря Евангелию Христа, из которого они могут вернуться на небо, в царство духа, после окончательного отделения души от тела.
В Марии катары видели символ своей Церкви Любви, которая воплощала женский принцип божества Santa Gleiyzaи была Церковью Высшей Любви. Эти взгляды были вполне естественными, хотя и в высшей степени еретическими. Для них Мария была христианской «Майей» (для необразованных язычников еще не матерью Бога, но матерью богов), и даже Мани — плодотворный принцип, дающий любовь к ближнему и дарящий небесного Манна (Manna). Так во времена язычества в Эфесе поклонялись Диане, на фригийской горе Ангдистис под знаком метеорита — Кибеле и в Вавилоне — богине Иштар. Иштар, как известно, символизировала Люцифера-Венеру, вечернюю и утреннюю звезду, которую эллины называли также Геспером. Так замкнулся круг, в котором заключены сады Гесперид с их Чашей возрождения, корона Люцифера, или вавилонского дракона, и грешная гора Грааля-Венеры.
Теперь нам также понятно, почему Экберт Кельнский (сестра которого, святая Елизавета, исповедовалась у пользующегося самой дурной славой немецкого инквизитора Конрада фон Марбурга) из Манисолы (утешение высочайшей любовью) сделал малисола(помощь от Зла) и почему правоверное христианство прокляло Грааль и пошло против него походом.
Грааль — каким его нашел Вольфрам с помощью своего поручителя Киота — был катарским христианством и одновременно его символом — драгоценным камнем, предположительно выпавшим из короны Люцифера!
30. Об эндуре см.: Molinier C.L‘Endura, coutume religieuse des derniers sectaires albigeois // Annales de la Facult'e des letters de Bordeaux. I ser., III, 1881, p. 282–299; Schmidt Ch.Op. cit. Vol. II, p. 103; D"ollinger J. von.Op. cit. Bd. I, S. 193, 221, 225.
31. В связи с «горой очищения Данте», Камперс (S. 62 sqq.) сообщает следующее: «Происходящее от индийских мифов представление о непреодолимых, высоких, до небес, горах, у подножья которых (или на вершине) находится райский сад, сохранилось на протяжении всего Средневековья. Уже Ефрем Сирин воспел такую райскую гору. Она строилась постепенно, достигая все большего великолепия.
Слегка лишь виднелось сокровище Над кромкою каменной кладки. Но было дороже оно Любой драгоценности мира.Ефрем также знал, что драгоценные камни лежат в раю повсюду, а мужчины и женщины облачены в развевающиеся светлые одеяния.
Перед поэтическим взором Данте восстают — нам неизвестно, при чьем посредничестве — величественные картины, представляющие гнозис как рассуждение на мифические и библейские темы.
Гора со ступенями уже в гнозисе становится горой очищения. Душе предстоит пройти семь ворот. За последним огненным проходом ожидает прощение, там празднуется свадьба гностической Софии с Христом. Также стих Данте об очищении души во время путешествия заканчивается свадебным шествием Беатриче под мировым древом на вершине горы земного рая. И «возлюбленная первой любви», «окруженная светом», как Данте называл свою Беатриче — совсем как гностики свою Софию, — изображена красками гностической традиции… Описание свадебного шествия под древом — всего лишь позднее преобразование мотива сакрального таинства плодородия, которое выражается в священной свадьбе небесного бога с земной богиней на горе богов под деревом, обнимающим своими ветвями весь мир».
«Нам нелегко указать, что именно в учении катаров наполняло людей таким одухотворенным стремлением к мученичеству. Но действительно, ни одна другая религия не могла назвать больше своих приверженцев, которые, полные решимости и радости, предпочитали смерть, выбирая самые ужасные ее формы, вместо того чтобы стать отступниками своей веры. Если кровь мучеников действительно была бы для Церкви семенами веры, то манихейство стало бы сейчас господствующей религией в Европе. Отчасти это происходило потому, что, согласно вере катаров, мучительная смерть обеспечивает душе возвращение к Богу. Однако человеческие слабости не позволяют духу всегда торжествовать победу над телом, как в случае катаров, чье стремление к мученичеству стало едва ли не притчей во языцех. Во время первых преследований, сведения о которых дошли до нас (это произошло в Орлеане в 1017 г.), 13 из 15 катаров остались несломленными, даже при виде разожженных костров. Они отказались отречься, хотя от этого зависело их прощение, и своей стойкостью повергли в изумление всех зрителей.
Те, кто был сожжен в Кельне в 1163 г., произвели сильнейшее впечатление тем радостным ликованием, с которым они вынесли страшное наказание; об их вожде Арнольде рассказывают даже, что, уже охваченный пламенем, он возложил руку на головы своих спутников, дрожащих в смертельном ужасе, со словами: «Будьте твердыми в вере, ибо уже сегодня будете у святого Лаврентия». В этой группе еретиков была одна прекрасная девушка, чья невинность вызывала сочувствие даже грубых палачей-наемников. Ее вытащили из пламени и пообещали, что либо выдадут замуж, либо отправят в монастырь. Она вроде бы согласилась и оставалась спокойной, пока остальные не умерли. Потом попросила охранников показать ей «совратителя душ». Они указали на догорающее тело Арнольда. Тогда она, внезапно освободившись от уз, бросилась, закрыв лицо платьем, на останки своего учителя, чтобы сгореть вместе с ним и отправиться в ад. Еретики, которые в это время были обнаружены в Оксфорде, отказывались просить пощады и повторяли слова Христа: «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное». И после того как им был произнесен приговор, обрекающий на поругание и медленную смерть, они радостно пошли на казнь со своим вождем Герхардом во главе и запели: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня».
Во время крестового похода против альбигойцев набожные крестоносцы при взятии замка Минервы поставили пленных перед выбором: либо те отрекутся, либо будут преданы огню. 180 человек предпочли отречению костер, по поводу чего рассказывающий об этом событии монах спокойно отметил: «Без сомнения, все эти мученики от сатаны из временного пламени попали в вечное». Один опытный инквизитор — Бернард Ги — рассказывал нам, что обычно катары либо благодаря усилиям инквизиции возвращаются на путь истинный, либо готовы умереть за свою веру, в то время как вальденсы поспешно делают вид, что обратились в истинную веру, лишь бы ускользнуть. Такое несгибаемое упорство, как свидетельствовали ортодоксальные хронисты, не имеет ничего общего с мученичеством христиан, а вызвано сатанинской черствостью сердца» ( Lea H.Op. cit. Bd. I, S. 114–116).
32. Ср.: Schmidt Ch.Op. cit. Vol. II, p. 82 sqq., 93 sqq.; Dollinger J. von.Op. cit. Bd. I, S. 180, 181. В первых рукописях также отчетливо прослеживалась тенденция использовать учение о переселении душ для объяснения очевидной несправедливости Бога. Ср.: Lea H.Op. cit. Bd. I, S. 109, 122.
33. Ср.: Peyrat.Op. cit. Vol. II, p. 78; Lea H.Op. cit. Bd. I, S. 109, 122. Когда в 1052 г. в Госларе катарам грозило повешение, они все равно отказались убить курицу В XIII в. такой отказ считался верным средством изобличить еретика. В 1045 г. еретики были обнаружены в Шалоне, и тамошний епископ обратился к епископу Вазону Люттихскому с вопросом, что ему делать с ними и не позвать ли на помощь «мировую руку», чтобы помешать «яду» испортить целый народ. На это добрый Вазон возразил, что они должны положиться на Бога, «ибо тех, кто сейчас наш мир считает сорной травой, Он может собрать, как пшеницу, когда придет время урожая. Тех, кого мы считаем врагом Бога, Он сам может поставить на небесах над нами». Вазон также обмолвился, что, как он слышал, еретиков обычно распознавали по их бледной коже. Тот факт, что бледность считалась верной приметой носителей ереси, был в то время совсем не новым. В IV в. эту особенность считали надежным признаком гностических и манихейских аскетов-присциллианцев (Sulpic. Severin Dial. III, гл. XI), а Иероним поведал нам, что ортодоксов, становившихся бледными от поста и самобичевания, метили каленым железом как манихейцев (Hieron. Epist. ad Eustoch., cap. 5). До конца XII в. бледность считалась признаком катаров. Ср.: Lea H.Op. cit. Bd. I, S. 121, 122. В другом эпизоде Вольфрам говорит о Тревриценте: