Сокровище альбигойцев
Шрифт:
Без сомнения, именно к этому таинственному озеру просили пойти помолиться Мари Сели.
Озеро Сен-Сернен
В прежние времена я не раз пользовал монахов из монастыря Сен-Сернен и поэтому был знаком с аббатом капитула, толстым склочником, постоянно судившимся со всем миром. Он страдал от своей тучности, вызванной перееданием, и страдал горько, ибо его идеал — тощий аскет — был для него недосягаем. Продолжая есть весьма обильно, он одновременно просил у меня средство для похудания. Видя во мне тайного еретика и подозревая меня в чернокнижии, он был готов с этим смириться, ежели я с помощью колдовства сделаю его худым. Однако
В Тулузе аббат слыл лицом могущественным, и далеко не каждый мог добиться у него приема. Он завел себе настоящий двор, сплошь состоявший из духовных особ, с которыми он приятно проводил время в нескончаемых трапезах.
Прежде я бывал в доме аббата, расположенного неподалеку от собора Сен-Сернен, и надеялся, что по старой памяти меня после трапезы пропустят к хозяину, но мне удалось добраться только до дверей трапезного зала. Когда было произнесено мое имя, я услышал шум голосов, а затем отчетливо зазвучали слова «чума» и «зараза», повторявшиеся на все лады. Наконец, перекрывая все прочие голоса, из-за неплотно прикрытой двери раздался зычный голос аббата Бернара.
Все знали, что я каждый день осматривал множество больных чумой, и элементарная осторожность диктовала не приближаться ко мне. Из-за закрытой двери аббат с готовностью поблагодарил меня за мужество и, по-прежнему не открывая двери, спросил, зачем я пришел и чего хочу?
Было трудно объясняться через дверь, но я все же попытался.
— Короче, — прервал мои рассуждения аббат.
Когда я заговорил о сне, то услышал, как он, подавляя смех, приглушенным голосом сообщил канонику:
— Этот лекарь пришел поведать нам сон публичной девки.
Однако когда я перешел к подземному озеру, воцарилась тишина, неожиданно нарушенная смехом аббата — наигранным, чересчур громким и никак не соответствовавшим затронутой теме.
— Нет никакого озера, — ответил он мне в щелку. — Сами подумайте, разве могло бы такое огромное здание, как собор Сен-Сернен, устоять на воде? Эта сказка хороша для обитателей «Цветочной корзины». Так что до свидания. У нас здесь много каноников преклонного возраста, для них малейшее дуновение заразы может стать губительным.
И он плотно прикрыл дверь.
Я знал, кому доверяют охрану Сен-Сернена. Сторожа, бывшего солдата преклонных лет, звали Антарес Либона, и по ночам он нес караул, расхаживая с обнаженным мечом вокруг вверенного ему сооружения. Днем он отсыпался, а с наступлением сумерек неустанно обходил все приделы собора и следил за входом в крипту, где хранились реликвии и бесценные сокровища, принадлежавшие церкви. Антарес Либона слыл человеком суровым и неподкупным.
Его называли убийцей гугенотов. Тридцать лет назад он прославился при обороне Сен-Сернена — когда на протяжении шести дней кальвинисты, захватившие Тулузу, пытались разрушить собор. Поговаривали, что за монастырской оградой он хранит несколько голов, отсеченных собственной рукой. Несмотря на воцарившиеся сегодня мир и покой, он с тех пор не мог заниматься иным делом, кроме как охранять Сен-Сернен. Не стану распространяться о своей беседе с Антаресом Либона — услышав о подземном озере, он рассмеялся точно так же, как аббат Бернар, однако, когда я изложил свои условия, озеро довольно быстро стало реальностью и его существование, в котором я уже тоже начал сомневаться, не вызывало больше никаких сомнений. Было озеро, и был ключ от двери, за которой находилась лестница, ведущая к воде. Если бы не моя уверенность в необходимости исполнить возложенную на Мари Сели высокую миссию, я бы ни за что не стал искушать Антареса Либона. Впрочем, предложение мое было принято гораздо быстрее, чем я думал, и с очевидной радостью.
Зная, что решение многих вопросов часто зависит исключительно от количества золота, я зарыл у себя в погребе запас сего развращающего людей металла. Теперь я выкопал свое золото и, согласно уговору, отнес его сторожу Сен-Сернена. Цифры произносить не хочу: не стоит называть сумму, за которую человек соглашается поступиться долгом, ибо нет в этом ничего хорошего. Было решено, что в три часа ночи, когда все в городе спят, Антарес Либона впустит нас в собор.
Привыкнув, что я всегда успешно решаю все проблемы, сестры Рузье не удивились моей удаче. Однако Мари Сели еще требовалось покинуть улицу Аш, которую по ночам с обеих сторон охраняла городская стража. Впрочем, стражники знали меня давно, а потому с пропуском у меня проблем не возникло.
Условились, что, раз уж Мари Сели удастся выбраться из ада, в который чума превратила улицу Аш, она больше туда не вернется. Ей дали свежее белье и специально развели большой огонь под котлом с водой, чтобы прокипятить платье. Предосторожности отнюдь не лишние: я не мог допустить, чтобы она стала переносчиком заразы, да и в таинственное святилище, куда она стремилась по приказу загадочного голоса, лучше отправляться в чистой одежде.
Про себя я думал: «Пожалуй, я был не прав, когда решил не переселяться в Памье. Конечно, там чаще убивают из-за разногласий в вопросах веры, но, если подумать, ни во Франции, ни в каком-либо ином краю нет больше такого города, где бы публичным домом заведовала столь сознательная особа, как Онорина Рузье, а среди девок были бы такие набожные создания, как Мари Сели».
Пробило три часа. Известив об этом спящий город, ночной глашатай удалился в направлении улицы Тор. Я и Мари Сели замерли у ворот Семи смертных грехов. С тех пор как мы покинули улицу Аш, Мари Сели не произнесла ни слова — уверенно семенила рядом со мной, по-прежнему прижимая к себе свою корзинку.
— Там немного белья и чуть-чуть еды, — прошептала она перед уходом.
После молитвы она намеревалась пешком отправиться к себе в родную деревню, расположенную где-то в глубине Пиренеев.
Дверь собора Сен-Сернен приоткрылась, и я увидел высокую фигуру Антареса.
— Это и есть та самая дама, которой велено помолиться на берегу озера? — спросил он.
— Она самая.
В соборе было довольно светло, так как в приделах и возле некоторых гробниц горели свечи. Изнутри храм выглядел огромным, и я невольно, сам не знаю почему, вдруг ощутил себя в опустевшем чистилище. Антарес говорил шепотом: похоже, его смущал необычный характер предстоящего поступка.
— На моей памяти никто еще не выражал желания отправиться к озеру, — произнес он.
Однако прежде мы следом за ним спустились в крипту, где пахло мертвым камнем и застарелым ладаном.
Антарес вручил каждому по горящей свече. Я вспомнил о бессчетных сокровищах, скопившихся за многие века в крипте Сен-Сернена, и с любопытством огляделся. На массивной золотой пластине возвышался некий предмет, накрытый куском шелка, — череп святого Сатюрнена, выносимый на хоры во время больших праздников. Немного поодаль я узнал распятие Доминика, которым он воодушевлял крестоносцев идти уничтожать альбигойские святыни. В углу были сложены тускло поблескивавшие расшитые драгоценностями ризы, стояли массивные сундуки, набитые дорогими дарами раскаявшихся грешников, полагавших, что можно искупить прегрешения, пожертвовав храму дорогое украшение; дарам и всевозможным реликвиям было несть числа: посохи, митры, части вооружения, принадлежавшие святым, умершим много веков назад…