Сокровище чародея
Шрифт:
– Как мне аплодировали! Ах, как мне аплодировали! Но не будем об этом… В первом зале нашей экспозиции вы видите экспонаты, рассказывающие о раннем этапе развития нашего театра и отечественной оперетты в целом…
Розамунда Артуровна провела посетителей по всем залам музея и остановилась перед последней дверью.
– А в этом помещении вы сможете увидеть удивительный экспонат, связанный с чрезвычайно необычным, я даже не побоюсь этого слова, – фантастическим эпизодом в истории театра. Основатель театра, граф Феликс Костров, меценат, был влюблен в актрису-француженку Софи Верден. Эта актриса исполняла в постановках театра все главные роли, даже
С этими словами Розамунда Артуровна театральным жестом распахнула дверь и чуть отступила в сторону, чтобы участники экскурсии могли беспрепятственно разглядеть уникальный экспонат… Однако посетители как-то странно отреагировали на увиденное. По их рядам пробежал ропот ужаса, кто-то вскрикнул, а одна особенно впечатлительная учительница литературы упала в обморок.
Тогда Розамунда Артуровна обернулась, чтобы увидеть, что же так испугало посетителей музея.
В кресле, как и прежде, сидела женщина. Только одета она была не в пышное платье позапрошлого века, а в современный деловой костюм и белую блузку. И темные волосы были подстрижены коротко, по-современному.
Кроме того, если на лице восковой актрисы было запечатлено жизнерадостное выражение, лицо этой женщины перекосило от ужаса, глаза выпучены, а чуть ниже подбородка торчала рукоять ножа. Блузка на груди была залита кровью.
Учителя, конечно, люди ко всему привычные. Так что кроме молоденькой учительницы, упавшей в обморок по недоразумению и от неожиданности, больше никто не собирался терять сознание. Попробуй-ка провести урок в каком-нибудь шестом «В», когда милые детки, взъерошенные и возбужденные, являются после физкультуры? Тут тебе никакой труп не страшен. Подумаешь покойница, сидит себе тихо и молчит, не приносит в школу живых мышей, не плюется в учительницу жеваной бумагой, не лупит соседа по голове портфелем и не мажет соседке стул клеем.
Тот самый усатый мужчина, Алкин хороший знакомый, гаркнул, чтобы все отошли в сторону, затем хорошенько встряхнул музейную даму, которая окаменела на месте, подобно пресловутой жене Лота, и собственноручно надел на нее пенсне.
– Говори, чего делать надо? – по-свойски спросил он.
– По… пожар… – пробормотала она.
– Какой пожар, тут убийство. Пожарных нам еще тут не хватало! Охрана есть в этой богадельне?
Прибежал пузатый охранник далеко не первой молодости и дрожащими руками принялся тыкать в кнопки телефона. Кое-кто из учителей сообразил, что приехавшая полиция задержит всех на неопределенный срок, и попытался улизнуть, но гардероб был закрыт, а сам гардеробщик куда-то испарился.
Алка не бегала со всеми туда-сюда, не ахала и не охала, а попыталась запомнить все, что видит, чтобы описать потом Надежде как можно подробнее.
– Значит, брюнетка, коротко стриженная, пожалуй, помоложе нас будет, худощавая, в костюме деловом, приличном… Кто такая, так и не выяснили, полиция никаких документов при ней не нашла, и театральные говорят, что в жизни ее не видели. Там уж охрану пытали-пытали… Наших-то всех через главный вход пускали
– Не то чтобы знаю… – замялась Надежда Николаевна.
– Слушай, ты меня не зли! – мгновенно завелась Алка. – Я в этом театре до вечера проторчала, меня Тимофеев хотел уже в розыск объявлять! Говори быстро и подробно!
– Ну и ну, – вздохнула Надежда, – не знаю, что и сказать…
Очень коротко, поминутно оглядываясь на дверь и показывая коту кулак, чтобы помалкивал и не смел ничего передавать мужу, а она в ответ не станет его наказывать за изгвазданную кухню, Надежда Николаевна рассказала подруге обо всем, что случилось с ней после того, как соседский мальчишка Димка установил ей новый мессенджер.
– Ну и ну! – в свою очередь сказала Алка. – И что ты теперь собираешься делать? Говорила ведь еще тогда, чтобы послала ты этого типа подальше, что жулик он, а не Петька Квадратов вовсе!
– Да я-то его послала бы, да только он никуда бы не делся, – возразила Надежда. – Раз уж он на меня как-то вышел, то не отвязался бы.
– А книгу ты у матери нашла?
– Нашла, но не поняла, с чего она такой интерес у них вызывает, что даже на убийство пошли. Ой, выходит, уже два убийства было…
– То-то и оно! – припечатала Алка.
У Надежды мелькнула слабая мысль, как можно выяснить, откуда взялся на ее голову этот самый лже-Квадратов, но она решила подумать об этом после. А Алке сказала:
– Слушай, я вот все думаю… что мы помним о Пете Квадратове? Кто были его родители, откуда у него в доме эта книга оказалась?
– Да понятия не имею! – рассердилась подруга. – Это ты вечно с ним про книжки болтала.
Даже сейчас в ее голосе слышалось недовольство, и Надежда Николаевна вспомнила, что Алка тогда здорово ревновала, что Надежда много времени проводит с Петькой.
– А вообще-то… – Алка ненадолго задумалась, – надо с тетей Линой поговорить. Она с ними в одной квартире жила и с Петькиной матерью дружила близко.
– Да сколько лет прошло, она небось и забыла все!
– А вот это ты зря. Бабулька еще очень даже ничего. Сама смеется: говорит, я не помню, куда кошелек положила или кофточку летнюю, а что сорок лет назад было – все перед глазами стоит. Так что ради такого дела давай тетю Лину навестим. Она только рада будет поговорить. Завтра и пойдем. Похоже, конференция у нас накрылась медным тазом, во всяком случае, с утра там полиция работать будет, наших не пустят.
– Вот и хорошо, я торт куплю! – обрадовалась Надежда. – Ей сладкое можно?
– Да у нее со здоровьем полный порядок, нам бы так!
Тетя Лина оказалась сухонькой бодрой старушкой с ясными не по возрасту глазами. Алку она обняла и поцеловала, в Надежду вгляделась внимательно и заявила:
– Ты Надя. Помню, приходила как-то к Петьке. Коса у тебя была вот такая… – она показала до пояса.
Точно, в начальной школе была у Надежды толстая коса, а с пятого класса она постоянно вела дебаты с матерью, чтобы ее отрезать. Мать стойко сопротивлялась. Наконец в седьмом классе Надежда взяла да и сама отрезала косу ножницами. Скандал был страшный, Надю спас отец и сам же дал денег на парикмахерскую. Мать не разговаривала с ней две недели, пока опять-таки не вмешался отец. Что уж он ей сказал, Надежда до сих пор не знала, но мать сменила гнев на милость и вообще стала относиться к Надежде без прежней строгости.