Сокровище тамплиеров
Шрифт:
— Ненавижу ли я... Нет, я не испытываю ненависти к евреям.
Но потом, поколебавшись, Сен-Клер-старший с недоумением осведомился:
— А тебе-то какое до них дело? Почему ты меня об этом спросил?
— Простите. Большинство людей, как я посмотрю, их ненавидят. Евреев называют убийцами христиан.
Андре нахмурился, а когда заговорил снова, голос его звучал тише:
— Ричард... Ричард не любит евреев.
В глубине души Анри почувствовал нарастающее облегчение.
— Понятно. И это производит на тебя неприятное впечатление? — Он серьёзно кивнул, не ожидая ответа Андре. — Что ж, мнение Ричарда разделяют многие. Но, принимая во внимание твоё прежнее восхищение этим человеком, думается, я понимаю, почему ты в нём разочаровался, особенно если он не делает секрета из своей неприязни. Но нелюбовь к евреям — всеобщее поветрие, распространённое не только здесь, в Анжу или в Аквитании, но и по всему христианскому миру. Тем паче что такая нелюбовь не порицается, а порой даже поощряется церковью.
Анри помолчал, подумал и задал новый вопрос:
— Скажи мне вот что, сын. Неприязнь к евреям коробит тебя во всех или только в Ричарде?
— Он король, отец. Его поведение подаёт пример всему народу. А в Англии многие из его подданных — евреи.
— Ну-ну!
Старый рыцарь увещевающе поднял руку.
— Успокойся. Очень многие не согласились бы с тобой. Существует распространённое мнение, что евреи — всего лишь евреи, ни больше ни меньше, в какой бы стране они ни жили. У евреев своя, особая вера, они живут замкнуто, сторонясь остальных людей, если только речь не идёт о делах. Они дают деньги в рост, что заказано христианам, и, хотя проживают во владениях христиан, не приносят вассальной присяги ни одному из сеньоров. Поэтому евреи Англии навсегда останутся евреями и никогда не станут англичанами, так же как их соплеменники в здешних краях никогда не станут анжуйцами, аквитанцами или даже французами.
Андре внимательно выслушал отца и кивнул.
— На всё сказанное вами я мог бы найти возражения... но стоит ли их приводить, отец? Как вы считаете?
Мессир Анри взмахом руки отмёл эти слова.
— Что я считаю, не имеет значения. Хотя, на мой взгляд, твои заявления спорны. Сейчас для нас важны в первую очередь твои убеждения, потому что они, как видно, вступают в противоречие с убеждениями твоего короля. Давай-ка разберёмся с этим.
Андре отвёл глаза, поднял бокал и отпил почти половину.
— Разобраться с этим? Похоже, я не в силах разобраться с этим здраво, во всяком случае, пока.
Теперь пришёл черёд Анри отвести взгляд и уставиться в огонь, собираясь с мыслями перед тем, как изложить их сыну. Он слегка потёр пальцем кончик носа и спросил:
— Я когда-нибудь рассказывал тебе о Кареле?
— О Кареле Далматинце, мадьяре? Который был вашим наставником в детстве? — Андре улыбнулся. — Рассказывали, и не раз. Но вы уже много лет не произносили его имени, с тех пор как я был совсем зелёным юнцом. Помню, однако, ваши слова: «В Кареле было сокрыто гораздо больше, чем он показывал людям».
— Да. Многие, глядя на него, видели лишь чужеземца: странного с виду малого с пышной шевелюрой, узкими глазами и забавным выговором. Им и в голову не приходило, что это всего лишь видимость, маска, которую Карел надевал для того, чтобы избавиться от назойливого любопытства тех, кого он считал глупцами.
Андре наклонил голову к плечу, в глазах его светилось любопытство.
— Полагаю, глупцами он считал большинство людей?
— Да. И был по-своему прав, ибо Карел приравнивал легкомыслие к глупости, а большинство людей предпочитают быть легкомысленными, а не вечно серьёзными. До того, как стать воином, Карел был законником. Его состоятельная семья пользовалась влиянием на своей родине, и один из тамошних епископов обратил внимание на мальчика, заметил его способности и отправил в Рим, учиться при папском дворе. Выяснилось, что у Карела склад ума настоящего законника; и он невероятно быстро, в очень юном возрасте, сделал себе на этом поприще имя.
Анри умолк и задумался, по лицу его блуждала странная улыбка.
— Я подозреваю — хотя и не могу этого доказать, — что Карел был священником или даже епископом. Я бы не удивился, узнав, что он достиг ещё более высокого духовного сана. Но в любом случае, после столь блистательного начала что-то пошло не так. Он узнал или испытал в Риме нечто такое, что раз и навсегда отвратило его от клира. Карел бросил всё, оставил Рим, отказался от прежней жизни и начал всё заново, став человеком, в котором никто не заподозрил бы клирика и юриста... А тем паче епископа. Он сделался наёмным воином. В тысяча сто тридцать третьем году Карел нанялся в войска германского вельможи, Конрада Гогенштауфена, будущего короля Конрада Третьего. Прослужив в войсках Конрада двенадцать лет, Карел по неизвестным мне причинам ушёл в отставку. Но каковы бы ни были эти причины, на службу к Конраду поступил отступник-законовед, а спустя двенадцать лет уволился с неё уважаемый опытный командир. Мой отец познакомился с Карелом в Германии за несколько лет до его отставки. Они подружились — одному Господу ведомо, как и почему. В общем, покинув службу у германского короля, Карел разыскал моего отца и нанялся к нему обучать дружину Сен-Клеров современному воинскому искусству. Справился он с этим отменно, а по истечении срока договора остался на службе у отца в качестве моего наставника. Благо он мог подготовить и клирика, и воина.
Внимательно слушавший Андре подался вперёд.
— Простите, отец, но он обучал вас наукам или искусству сражений?
Мессир Анри повёл плечом.
— И тому и другому, потому что разница тут невелика. Карел, во всяком случае, не делал таких разграничений: по его разумению, учёба есть учёба, чем бы ты ни учился владеть, пером или мечом. Он говорил, бывало, что, хотя в науке и на войне мы используем разное оружие, в любом случае владеть им нам помогает разум. Только разум подсказывает нам, как пользоваться мечом и пером, только разум видит разницу между ними, только разум помогает одному из людей стать на голову выше прочих... Чем бы он ни занимался.
Андре слушал, широко раскрыв глаза.
— По-моему, ваш Карел был удивительным человеком.
— Вряд ли мне могли найти бы лучшего наставника и учителя. Тебе он тоже наверняка бы понравился, случись вам познакомиться. Но он умер ещё до твоего рождения.
— Вы мне раньше об этом не рассказывали.
В голосе Андре прозвучала укоризненная нотка.
— Когда ты был мальчиком, у тебя имелись собственные наставники, а Карела уже не было в живых. Я не видел смысла утомлять тебя рассказами о человеке, которого уже нет на свете. Правда, время от времени я скармливал тебе крупицы его мудрости, но не всегда упоминал источник.
Мессир Анри снова умолк, задумчиво глядя перед собой.
— Ты должен понять: никто никогда не сомневался, годится ли Карел в мои наставники, никто не спрашивал, чему он меня учит, — после паузы продолжил старый рыцарь. — Теперь я понимаю, что никому до этого не было дела. Мой отец не умел ни читать, ни писать, зато видел, что меня каждый день гоняют по ристалищу и мне это доставляет удовольствие, я делаю успехи. Этого ему было достаточно. Мою матушку тогда уже разбил паралич, который и прикончил её к тому времени, когда мне исполнилось четырнадцать, поэтому у неё не было ни сил, ни желания проверять, чему и как я учусь. А кто в целом свете, кроме родителей, мог бы этим заинтересоваться? Таким образом, к моей великой радости, никто не мешал мне сидеть, разинув рот, у ног Карела и узнавать о разных чудесах. По мере того как я взрослел, он всё чаще говорил со мной более откровенно: о своих убеждениях, об ответственности человека — любого человека, — возложенной на него Всевышним. Карел со знанием дела толковал о промысле Господнем и о Божественной сути, о праведности и о верности долгу — о таких материях, которые большинство людей, в том числе большинство священников, и представить себе не могут, не говоря уже о том, чтобы их усвоить. А у Карела были очень твёрдые убеждения и воззрения на Бога, человека и их взаимоотношения.
— А как он умер?
— От чумы, которая свирепствовала в том году по всей стране. Его смерть была для меня великой утратой. После его кончины в моей душе осталась пустота, заполнить которую я смог, лишь повстречав твою матушку и женившись на ней. Но я отчётливо помню, что во время последней беседы с Карелом речь у нас шла как раз о евреях и о повсеместной ненависти к ним.
— Правда, отец? — промолвил Андре с долей скептицизма. — Ведь это было очень давно, и ваша память может играть с вами шутки. Я знаю, со мной такое тоже время от времени случается.