Сокровище ювелира
Шрифт:
– Сейчас мне надо уходить, – угрюмо буркнул цирюльник. – Черт, не солоно хлебавши. Хорошо меня встретит господар Степко. Нынче мы дали маху. Ничего, ничего! Случай еще представится. А насчет меня ты помалкивай. Прощай!
– Буду нем как рыба! Прощайте! – ответил паромщик. – Но разве вы не на переправу?
– Нет! Оставь меня в покое.
Чоколин отошел от хижины. Остановился. Задумался. Наконец, опустив голову, тихонько направился по спсакской дороге. Вот он дошел до убитой лошади.
– Здесь это было, – пробормотал он, – здесь выхватили се у меня из рук! Вон и шлем Црнчича, – продолжал он, поднимая испанский шлем, – Божья стрела! – крикпул он в бешенстве и хватил шлемом о землю. Грга уже повернул назад к
Брадобрей кинулся бежать. Шапка свалилась с головы, лоб покрылся холодным потом. Все глубже и глубже забирался он в лес. Однако, точно дьявольское наваждение, его преследовало карканье вороны: кар! кар! Цирюльник задыхался, бежал из последних сил. Ударился лбом о ствол дерева, потекла кровь, он даже не заметил! Бежал, бежал, а за ним по пятам следовали вороны и каркали: кар! кар! Вот добежал до ивняка. Слава богу, близко Сава. Еще десять шагов, вот и вода! Вот она! Но где переправа? Далеко, вон на берегу чернеет рыбачья хижина. Куда? Вдоль берега!
– На виселицу, Грга, на виселицу! – прозвучал за спиной из кустов незнакомый голос. Кровь ударила цирюльнику в голову, он взмахнул руками и как безумный бросился в Саву.
Из-за дуба выглянул Ерко.
– Плыви, плыви, брадобрей, – ухмыляясь, пробормотал юноша, – скатертью дорожка!
11
Мастер Крупич сидел в своей лавке за наковальней и упорно стучал молоточком, словно торопился выковать царскую корону. Тщетно! Работа валилась из рук. Порой он останавливался, вздыхал, задумывался ненадолго и снова принимался ковать. Его грызла совесть. Да и как не грызть? Обычно по дому, точно песня жаворонка в небе, разносился веселый Дорин голос. А нынче? Пустота, безмолвие, будто покойник в доме. Слезы навернулись на глаза старика. Он опустил молоток, задумался. Бог знает о чем! О чем! О дочери, о единственной дочери! Медленно скатилась по румяному лицу на белую бороду слеза. Старый мастер унесся в далекое прошлое. Вспомнил, как женился, как любил жену, как родилась у него дочь. Как он сходил с ума от радости, как убаюкивал, нянчил ребенка. Хорошо тогда было! И позже, когда девочка начала ходить, говорить, как радовались отец с матерью! Мастер вспомнил, как лишился жены, как болело за нее сердце, когда она, бедняжка, умирала. Как убивался по ней. Но она оставила ему сокровище, бесценное и милое, – единственную дочь. Вспомнил, как росла она в отчем доме, точно душистый цветок; как он не покладая рук работал. Для кого? Для Доры, чтоб у нее было приданое, когда господь бог пошлет ей хорошего мужа. А нынче? Ох, нынче! Все пошло прахом, все растаяло, как снег на солнце.
Старик поднял голову и смахнул рукавом слезы.
– А что? – забормотал он. – Взяла грех на душу, осрамила меня перед богом и людьми, осрамила мой дом, мое имя. Негодница! И меня заподозрили в грязных делишках, меня! Крупича! Уф! Тут сам черт замешан… прости, господи, мои прегрешения! Где у них только голова? Я тайно злоумышляю против Загреба, я? Разве вся моя жизнь не как на ладони, разве моя душа не чиста как стекло? Пусть кто-нибудь придет и докажет, что Крупич предатель, мошенник. Все мы грешны, от короля до последнего нищего, но предатель! Да я прежде живым… Ох, эта зависть, проклятая людская зависть! Если ты честен, всякий точит на тебя зубы, как голодный волк на овцу. Но она! Дора! Ох, господи, за что меня караешь? Моя гордость – моя дочь замарала свою честь! Ах, дочь моя,
Размышляя таким образом, мастер Крупич даже не заметил, как в лавку вошел его друг Блаж Штакор. Кузнец тихонько опустил тяжелую руку на плечо друга.
– Брат Петар.
– А, это ты, брат Блаж, – сказал старик, слегка кивнув головой.
– Задумчивый, печальный! Какая стряслась беда?
– Ты еще спрашиваешь?
– Спрашиваю!
– Неужели мало? Я дочери лишился! Тоска. Стыдно людям на глаза показаться.
– Глаза, глаза! Боже мой! И со здоровыми глазами порой бываешь слеп.
– Не утешай. Утехой раненому сердцу не поможешь. Вот так-то! Да, да! Покарала меня десница господня, тяжко покарала.
– Негоже так, брат Петар, – решительно начал Блаж, усевшись рядом с хозяином, – негоже. Поминаешь карающую десницу, а тут людская клевета: не суди о звере по шерсти. Видишь ли, брат Петар, кровь у тебя горячая, глаза застит. Протри их маленько. Не утешать я пришел, а правду поведать. Раскрой глаза!
– Я все своими глазами видел.
– Как же! Черта ты видел! Ну что ты видел, что слышал? То, что чернь на улице брешет? И кто? Вечно пьяная всесветная врунья Шафраниха, лавочник Андрия да этот антихрист Грга? Они, что ли, твои свидетели? Разве можно раньше времени горячиться, принимать так близко к сердцу! Поначалу следовало выслушать, расспросить, а уж потом осуждать. А выгнать так, здорово живешь, дочь, единственную дочь! Не христианский это поступок, клянусь богом, не христианский!
– Брось! Больно ты мягкий!
– Я мягкий? Черта с два! Кузнец я, с железом имею дело, и вдруг мягкий! Не говори глупостей. Спроси-ка лучше моих подмастерьев, мягкая ли эта рука. Упаси бог! Но я справедлив, хладнокровен, горячки зря не порю. Погляжу сперва…
– И что же ты видишь?
– Слава богу, предовольно, да вразумит тебя бог, ведь ты золотых дел мастер, и какой! Принесет тебе цыган желтую пуговицу: «На, хозяин, цехин!» Скажешь ли ты Цыгану: «Да, это цехин»?
– Нет, не скажу!
– А что же?
– Испытаю сначала в огне, золото ли?!
– Вот видишь, умная голова! А люди что деньги, бывают настоящие, бывают и фальшивые. Испытывай их да испытывай! Золото в огне испытывают.
– К чему все это?
– К тому, чтобы ты проверил, правда ли то, о чем люди болтают. Когда я услышал, как судачат люди о Доре, я спросил, кто ее порочит? Чоколин! «Черта с два! – сказал я себе. – Не его ли это проделки?» Всем известно, что ты ему отказал!
– Это правда.
– Вот видишь! В том вся загвоздка! Давно уже наблюдаю я за этим цирюльником. Подозрительным он мне кажется. Чей он, откуда, черт его знает. Известно лишь, что человек он злой и коварный. Где только мог, порочил тебя перед людьми. Нынче одно, завтра другое. Клевета что уголь: не обожжет, так замарает!
– Но он сказал, что готов присягнуть, что собственными глазами видел… как тут будешь спорить?
– Готов присягнуть! Да верит ли он в бога? Присяга! Для него что чихнуть, что кашлянуть, что присягнуть – все одно! И что он видел? Ну что? Что молодой Грегорианец был у Доры? Разве он не спас ей жизнь?
– Но без отца!
– Без отца, но там была старая Магда!
– Старая…
– Не бери греха на душу! Я ее знаю! Честная, богобоязненная старуха, грешить у себя на глазах не позволит! А если господин любит девушку?