Сокрушая иллюзии. Иллюзия 3
Шрифт:
Там, на полу, неподалёку от двери, валялись какие-то скомканные тряпки. Больше ничего из багажа не было видно.
Залезли мы туда от безвыходности. Палач захлопнул дверь, оставив нас в кромешной темноте и холоде. Наедине со страхом перед неизвестностью.
Фургон тронулся с места практически сразу и быстро набрал скорость. Я, не успев привыкнуть к темноте и не удержав равновесия, упала коленями на обледеневший пол фургона. Наощупь добравшись до тряпок, по всей видимости служивших в качестве носилок, я уселась на них. Стараясь не думать, что на них могла остаться
Помимо тряпок, на полу имелся спальный мешок, и я, расстегнув его, всунула туда детей.
Теперь, помимо Марьяны, и Тимур заплакал.
Темнота, нескончаемый шум, грохот и скрежет, как будто едем мы в консервной банке, по стенкам которой кто-то периодически постукивает, да ещё и сплошь замкнутое пространство без единого лучика света, не считая маленького заклеенного лючка на потолке, от которого было очень мало толку… Всё это угнетало и меня тоже. Что тут было говорить о маленьких детях…
Только вот одному Палачу было наплевать на то, в каких условиях мы будем вынуждены находиться неизвестно сколько времени. А хотя – известно. Здесь мы будем ровно столько, сколько решит сам Палач.
Быстрее бы путешествие кончилось. А оно только началось, к сожалению.
– Мама, мы Машу забыли. – печально сказала Марьяна, напомнив мне о том грандиозном упущении, что мы не только её куклу оставили дома.
Мы вообще всё оставили. Абсолютно всё.
И только тогда я сообразила, что совсем не готова к поездке. Я ни одежды детям не взяла, ни подгузников, ни перекусить, ни себе ничего элементарного.
Вот же я…
Какая с меня мать? Что это со мной?
Я ведь привыкла за три года бегства срываться с места в любое время суток и всегда в скоростном темпе собирала рюкзак с самым необходимым. До автоматизма выработала в себе эту способность.
Да и дети мои давно знают, что такое – жить в дороге. Им не привыкать чего-то лишаться, но… Только вот совсем без ничего, даже без воды, у нас такое путешествие впервые.
Правда, мне было вообще не до того, чтобы вспомнить о самом важном несколько минут назад. И я посчитала, что забыть обо всем было вполне очевидным результатом смертельной казни, произошедшей на моих глазах.
Но оправдания мне всё равно не было. Детям не объяснить, что им придётся испытывать дискомфорт во всех сферах. Они не понимают, что случилось на самом деле. Только бы о Чарли не спрашивали.
– Я боюсь. – шёпотом сообщила Марьяна мне в ухо. – Тут темно. Тут монстры живут. Вон там, в углу.
Она, как и я, обратила внимание, что из тёмного пространства фургона, ближе к распашным дверям, благодаря еле уловимому свету от лючка, виднелось очертание чего-то светлого.
А у меня с собой нет ни телефона, ни фонарика. Посветить нечем совершенно, чтобы узнать, что там такое. А ползать по фургону в надежде хоть что-то наподобие спичек отыскать, не получится. Детей не оставишь одних в кромешной темени. Да и вряд ли тут будет валяться что-то подобное. Скорее, на труп чей-то напорюсь, чем на спички.
Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, почему
Да и Палач никогда не считал меня за человека, так что ничего удивительного в его жёстком поступке в отношении меня нет.
Только детей жалко. Заболеем мы тут все от холода.
Я, более не в силах слушать плач и жалобы детей, принялась с силой тарабанить по перегородке, разделявшей кабину водителя и багажный отсек.
Пусть этот Палач чёртов считает меня животным или мебелью, или кем угодно и сколько угодно, но с детьми нельзя так дико обращаться. Они ни в чём не провинились.
В перегородке незамедлительно открылось окошко.
– Чего надо? – пренебрежительно поинтересовался Палач.
Разве ему не слышно, что тут творится? Или он опять о чём-то задумался и вылетел из реальности? Как можно не реагировать на детский плач?
– Дети плачут. Им страшно без света. Можно нам хоть какой-нибудь фонарик? – жалостливо попросила я Палача, но мне далась эта просьба с великим трудом.
Моя душа в тот момент материлась и проклинала этого монстра, на чём свет стоит. А насчёт того, чтобы просить его о чём-то, и вообще речи не зашло бы никогда, если бы я находилась тут одна.
Окошко закрылось, и в багажном отсеке зажегся свет. Здесь стало находиться не так пугающе, но всё равно неуютно. И теперь, когда глаза мои видели все вокруг, а мозг понимал, что это за фургон и для чего он был предназначен, стало совсем не по себе.
Помещение багажного отделения оказалось относительно чистым и практически пустым. Не считая каких-то мешков, сложенных у задних дверей, и спального мешка с постельным бельем. По всей видимости, здесь поочередно дрыхли и "Иллюзия", и слуга, и Палач, пока спешили меня застать врасплох. Они определенно провели несколько дней в непрерывном пути и точно не останавливались надолго.
Обрадовало, что то постельное, которым я обмотала голые ноги – не носилки для трупов, и никаких пятен крови на нем не имелось. Однако, всё равно касаться этих вещей, а тем более укрывать детей и себя, зная, что на этом постельном спали до нас, было противно. Но иного выхода не оставалось. Либо это, либо замёрзнуть.
Вонь в фургоне стояла точь-в-точь такая, как в больнице в санчас. Причем, не только от пола, но и от стен тоже исходил въедливый запах хлорки. Здесь не раз всё перемывалось и дезинфицировалось.
Я не знала наверняка, но догадывалась, для чего существовал этот фургон, и что в нём перевозилось до нас. Судя по затертому полу – часто перевозилось. Явно не ценные вещи и не живые люди были тут пассажирами.
Вот для чего Палач приехал за мной на этом фургоне, а не на комфортабельной тачке. Он вовсе не собирался меня щадить не при каких условиях. Он бы труп мой сюда кинул и вывез на мусорку.
Если бы не Тимур.
Именно сын повлиял на то, что я до сих пор жива. А "Иллюзии" наконец-то нет. Это обстоятельство не может не радовать.