Солдат идет за плугом
Шрифт:
Урсэкие неловко схватил руку Фретича.
— На побегушках у вас буду! — зашептал он горячо. — Пойду, куда бы вы меня ни послали. Где потрудней!
— Ладно, братец Урсэкие, — мягко отозвался Фретич. — И вовсе не на побегушках, а вот что ты будешь делать…
Рассеченный оконным переплетом столб лунного света падал в дормитор. Вот он коснулся блестящей дверцы большой железной печки, и казалось, что в глубине её кто-то раздул огонь, что ученики, вздремнувшие возле нее, греются у огня. Свет луны проник и в „подвал“, выхватив на мгновение из темноты руку Фретича на плече Урсэкие.
Было тихо. Большинство ребят спало. Лишь немного позже, когда
Разорвав на мгновение путы сна, кто-то со вздохом повернулся на другой бок.
А потом в четвертом дормиторе уже ничего не было слышно, кроме спокойного и уверенного шепота Фретича.
Облик товарища Виктора глубоко запечатлелся в умах школьной молодежи, недавно включившейся в революционное движение. Его манера держаться соответствовала их пылким, романтическим представлениям о борцах-революционерах. Сильное впечатление произвел он и на двух учеников ремесленной школы, познакомившихся с ним в домике на окраине, куда привела их Анишора. Виктор был высокий юноша с бледным, худощавым лицом, на котором лихорадочно и тревожно блестели большие синие глаза. Кудрявые черные волосы его беспорядочно падали на лоб. Он всегда ходил с непокрытой головой, в косоворотке, подпоясанной шнуром, с распахнутым воротом, открывавшим его загорелую шею. Стоптанные ботинки как бы доказывали, что владелец их не обращает внимания на внешность и полностью отдается своей кипучей деятельности.
Исключенный из гимназии за несколько недель до ее окончания, Виктор порвал со своими родителями (он был из семьи крупного адвоката), с родным местечком и полностью посвятил себя Союзу коммунистической молодежи, в члены которого вступил еще до исключения из гимназии. Единственным его средством существования были частные уроки, благодаря которым он продолжал поддерживать связь с гимназистами. Городской комитет комсомола поручил ему работу с учащимися, и хотя у него была подпольная кличка, все называли его „интеллигент“.
Виктор изо всех сил старался избавиться от остатков „проклятого воспитания“, полученного в родительском доме. Он мечтал уподобиться рабочим, людям из народа; кем угодно хотелось ему быть, но только не интеллигентом. В свободные минуты он бродил по рабочим окраинам, поглядывая на горбатые глиняные лачужки: „Эх, родиться бы мне в такой хибарке!..“
Постепенно в его речи начали появляться слова „паразит“, „собачья жизнь“ и другие выражения, услышанные от рабочих. Жил он очень трудно, иной раз голодал, и часто ему негде было приклонить голову. Но он не обращал внимания на эти лишения и втайне даже гордился ими, считая, что таким образом он как бы держит экзамен на стойкость. Кроме того, думал он, это приближает его к народу, закаляет его революционную волю.
Виктор был предан делу и старательно выполнял поручения организации. Однако работа среди учащихся не давала ему удовлетворения.
„Сынки помещиков, торговцев и чиновников — вот кто учится в гимназиях, — говорил он пренебрежительно. — Буржуйское отродье…“
Однажды ночью Виктор неожиданно был вызван на свидание с самим товарищем Ваней, секретарем городского комитета комсомола. Предстоящая встреча глубоко взволновала Виктора. С товарищем Ваней ему еще никогда не доводилось встречаться. Виктор только понаслышке знал, что товарищ Ваня — бывший рабочий-металлист — был присужден заочно к длительному тюремному заключению и ушел теперь в глубокое подполье. „Настоящий
Явившись на свидание и услышав условный отзыв на пароль, Виктор почувствовал, как сильно заколотилось его сердце. Какими словами разговаривать с таким человеком?
— Товарищ Ваня, — пробормотал он растерянно, — не стоят все эти обыватели-гимназисты, чтоб вы рисковали ради них свободой. Зачем вам понадобилась встреча со мной?
— Не болтай зря! — прервал его спутник и потянул Виктора за собой. — Ты хорошо проверил, — спросил он, окидывая юношу взглядом, — не тащится за тобой ка-64 кой-нибудь хвост? Давай еще раз проверим. Профилактика…
Побродив по кривым переулкам, они свернули в тупичок, и здесь спутник Виктора замедлил шаг.
— Как будто чисто, — сказал он, все еще оглядываясь по сторонам. — Теперь иди вперед, там ты встретишься с товарищем Ваней. Но только не повторяй ему этих глупостей, слышишь?
От забора отделился стройный широкоплечий человек и протянул Виктору руку.
— Добрый вечер, Виктор, — спокойно и уверенно произнес он вполголоса.
Они пошли рядом. В темноте нельзя было разглядеть лицо товарища Вани, но Виктору показалось, что он различает его светлые волосы. „Светловолосый“, — подумал он.
Они вышли на площадь. Сквозь ночную тьму едва пробивался свет звезд. Невдалеке стоял на часах другой товарищ. Секретарь горкома стал расспрашивать Виктора, как он живет, получает ли вести от своих домашних. Виктор посмотрел на него с недоумением. За кого он его принимает? Дом, родные — это все уже далекое прошлое, с ними он давно порвал. Как он живет? Вот как…
— Коммунистическая молодежь отлично отдает себе отчет в том, что буржуазия хочет напасть на Советский Союз, — сказал он горячо. — Враг прокладывает себе кровавую стезю через наш край, чтобы сады и поля сделать плацдармом для нападения…
— Это верно, — задумчиво отозвался секретарь. — А что говорят гимназисты, что они предпринимают против этого?
— Ха! Гимназисты! Мне месяцами приходится караулить у ворот школ, чтобы установить связь. Конспирация! Разве можно им доверять? Нет у них революционного духа… Знаю я их нравы, их гнилую мораль!
Секретарь тихо рассмеялся.
— И почему это товарищи называют тебя интеллигентом? — произнес он задумчиво. — Боюсь, Виктор, что ты — только так называемый „интеллигентствующий“. Почему ты думаешь, что другим недоступно то, что понятно тебе? Или, может быть, ты причисляешь себя к „избранным“ и потому так трудно сходишься с людьми? Месяцами караулишь у ворот школ, а оттуда десятками выкидывают учеников за невзнос платы за учение. Мы заводим такую глубокую конспирацию, что не видим, как безработица толкает их в ряды деклассированных. А моральный упадок — это почва для фашизма.
Темнота все сгущалась. Товарищ Ваня вел Виктора по невидимой тропинке, и тот все время чувствовал его сильную руку. Вдали слабо мигали огоньки окраины.
— От народных масс нам нечего скрывать, — продолжал секретарь. — Из боевой программы партии мы не вправе делать тайну. Мы обязаны использовать все легальные возможности. Пусть увидят наше лицо, услышат наш голос. И не только в нашей подпольной ячейке комсомола, но и в открытой борьбе. Иначе, товарищ Виктор, мы станем сектой, масса будет считать нас не революционерами, а болтунами… Нет у тебя веры в людей, — сказал он сурово. — Ты забываешь, видно, что, поручая тебе ответственное задание, организация выразила тебе большое доверие. Большое!..