Солдат великой войны
Шрифт:
– Дай посмотреть.
Николо зажег еще одну спичку.
– Монета греческая, – сообщил ему Алессандро.
– И сколько она стоит? – напряженно спросил Николо. Как и многие люди, нашедшие иностранную монету, он подозревал, что она очень и очень ценная.
– Примерно лиру, может, и меньше, – ответил Алессандро.
– Лиру? Одну?
Алессандро утвердительно кивнул, прежде чем спичка погасла.
– Как это может быть?
– А ты чего ожидал? Думаешь, люди разбрасываются золотом? Из фонтана выгодно вытаскивать деньги, когда дно усыпано монетами. Я и сам это делал.
– Но вы ведь были богаты?
– И что с того? Я был еще маленьким. Мы добывали деньги на мороженое, залезая в фонтаны.
– Разве отец не давал вам денег?
– Не на мороженое.
– Почему?
– Он знал, что я добываю деньги на мороженое из фонтанов.
– Какой он был умный.
– Его ум проявлялся не в этом. Сколько тебе лет, Николо? Выглядишь ты на восемнадцать.
– Семнадцать.
– Николо, в девятьсот восьмом, более пятидесяти лет назад, я только-только начал учиться в университете. Однажды проходил мимо фонтана и увидел, что дно усыпано серебряными монетками. Я знал, что поступаю неправильно, но снял пиджак, закатал рукав и начал доставать монеты со дна. Почему неправильно, сказать не мог, но это имело какое-то отношение к достоинству. Потом появился полицейский и намекнул, очень настоятельно, как они умеют намекать, что мне следует бросить монеты обратно в воду. Сказал, что для такого, как я, подобные поступки недостойны, что монеты я должен оставить детям. К достоинству это никакого отношения не имело. Защитить собственное достоинство невозможно. Оно или есть, или его нет. Речь, вероятно, следовало вести о справедливости. И осознав, что все дело в справедливости, о достоинстве я больше не тревожился. Понимаешь, о чем я?
– Но монета греческая, синьор, – запротестовал Николо.
– Разве она не порадовала бы маленького мальчика? – спросил старик.
Николо согнул руку, чтобы бросить монету на середину фонтана.
– А как же он ее достанет? – спросил Алессандро. – Ты хочешь, чтобы он утонул?
– Пусть доплывет, – фыркнул Николо.
– Нет, – последовал ответ. – Монета для маленького мальчика.
Николо бросил монету у края и раскатал рукав. Ему не хотелось расставаться даже с одной лирой.
– Весь этот дурацкий город спит. Представляете, ни одного огонька, ни единого…
– Я видел один, когда мы вошли в город, на перекрестке.
– Но не в самом городе. Не могу поверить. Только десять вечера. Сейчас на виа Венето жизнь только начинается, – заявил он с таким видом, будто появлялся там каждый вечер.
– Ты завсегдатай виа Венето? – спросил Алессандро.
– Иногда бываю.
– И что ты там делаешь?
– Смотрю на женщин, – признался Николо и так покраснел, что даже в темноте Алессандро пробормотал: «Pomodoro» [9] .
9
Pomodorо – помидор (ит.).
– Неплохое местечко, чтобы смотреть на женщин, – согласился Алессандро. – Их там множество, а ты с ними знакомился?
– Не совсем… – Голос Николо упал до хриплого шепота.
– Ты когда-нибудь спал с женщиной?
– Еще нет, – стыдясь, признался Николо.
– Не переживай, – успокоил его Алессандро. – Переспишь. Ты, вероятно, даже не знаешь, что женщинам хочется переспать с тобой не меньше, чем тебе с ними.
– Правда?
– Это правда, но я знаю, что ты мне не поверишь. Я бы в твоем возрасте тоже не поверил. В любом случае, это нечто такое, чего нельзя принимать полностью. Если такое случится, это трагедия, означающая, что ты стал павлином. Ты даже не начнешь соображать, что к чему, пока не станешь гораздо старше. Будь только уверен, что все получится. Ты молодой, серьезный, у тебя хорошая работа. Я думаю, женщин наверняка будет тянуть к тому, кто делает пропеллеры.
– Вы так думаете?
– Да. Это почетно, необычно, интересно, перспективно. Конечно, это не медицина и не юриспруденция, но кто посмеет утверждать, что ты, проявив упорство и трудолюбие, не сможешь стать инженером, а то и возглавить АЗИ.
– АЗИ? – скептически переспросил Николо, как человек, чьи тайные мечты частенько обгоняют возможности. – Я? Никогда. На АЗИ работают сто двадцать тысяч человек.
Алессандро такое неверие в себя не понравилось.
– Послушай, дурачок. – От этих слов краснота сошла с лица Николо, уступив место бледности. – Так высоко подняться тебе будет нелегко. Судьба, обстоятельства, другие люди иногда почти сокрушат тебя. Ты сможешь превзойти их при условии, что не присоединишься к ним и с самого начала не потеряешь веру в себя. Если ты сам не будешь верить в себя, то кто будет? Я не буду. Не стал бы тратить на это время, и никто бы не стал. Понимаешь? Ты сможешь возглавить АЗИ. Ты еще достаточно молод, чтобы стать папой.
– Папой? Они никогда не выберут папой такого молодого, как я.
Алессандро обреченно вздохнул.
– Ты еще достаточно молод, чтобы стать папой.
– Для этого я сначала должен стать священником?
– Я думаю, это самое малое, да.
– У меня нет желания становиться папой.
– Я и не предлагаю тебе стать папой, дурачина! Я просто говорю, что ты еще достаточно молод, чтобы попытаться.
– Зачем мне это надо?
– Сейчас тебе кажется, что не надо, но твоя юность – магический инструмент, с помощью которого ты можешь достичь всего.
– Каждые две секунды вы говорите, что я дурак. Почему?
– Потому что каждые две секунды ты его напоминаешь. Ты попусту тратишь то, что у тебя есть.
– Вы говорите, как наш тренер по футболу, и мы проигрываем всем. Мы всегда проигрываем «Оливетти». Мы проигрываем даже профсоюзу музыкантов. Команда «Авиационных заводов Италии», производителя самолетов, проигрывает лысым парням, пиликающим на скрипочках.
– Я не хочу идти до самого Сант-Анджело с… с человеком, который обрекает себя на поражение еще до начала игры, – отчеканил Алессандро. – Я хочу сказать тебе кое-что. Не знаю, поймешь ты или нет, но я хочу, чтобы ты запомнил мои слова и время от времени повторял их, пока в один прекрасный день наконец-то не поймешь.
– Запоминать много?
– Нет.
– Давайте.
– Николо, – начал Алессандро.
– Николо, – повторил Николо.
– Суть жизни – не доходы.
– Суть жизни не доходы.
– И не роскошь.
– И не роскошь.
– Суть жизни – это движение.
– Движение.
– Цвет.
– Цвет.
– Любовь.
– Любовь.
– И самое главное…
– И самое главное…
– Если ты действительно хочешь наслаждаться жизнью, ты должен упорно работать и смиренно осознавать свои заблуждения насчет собственного величия.
– Но у меня их и нет.
– Начни ими обзаводиться.
Николо решительно покачал головой.
– Я понимаю, синьор. Я понимаю, что вы говорите. Да. Мне кажется, понимаю.
Алессандро что-то буркнул.
Оба молчали, пока Алессандро выкладывал еду: прошутто, сухофрукты, шоколад, а потом они с Николо принялись за еду, время от времени наклоняясь к фонтану, чтобы зачерпнуть холодной, до ломоты зубов, воды.
– Ты ешь, как животное, – указал, констатируя факт, Алессандро. Николо на мгновение застыл, вновь шокированный, с набитым прошутто ртом. Не мог ответить и подозревал, что старик нарочно выбрал такой момент для замечания. Так что ему пришлось слушать с чуть раздутыми, как у белки, щеками. – Ты не должен бубнить, когда ешь – хотя животные этого и не делают, – потому что это подразумевает некоторую степень врожденного слабоумия. Никто не собирается отнимать у тебя еду, поэтому ты можешь резать ее на куски или разламывать, прежде чем класть в рот. Не дыши так яростно: можно подумать, что ты сейчас взорвешься. И незачем так громко чавкать, когда жуешь. В кафе на виа Венето полно людей, которые следуют перечисленным мною правилам. Поверь, хорошо одетые женщины не удостоят взглядом человека, который ест, как шакал в Серенгети. И еще, когда ешь, глаза не должны бегать из стороны в сторону. Это уже половина дела.