Солдат великой войны
Шрифт:
– Я никогда не слышал о Серенгети, – подал голос Николо, после того как усилием воли проглотил огромный комок пищи, который мог застрять в горле и задушить его. – Это улица или площадь?
– Это территория площадью в половину Италии, населенная львами, зебрами, газелями и слонами.
– В Африке?
– Да.
– Я бы хотел поехать в Африку. – Николо отправил в рот еще один большущий кусок прошутто.
– Есть места получше Африки, – заметил Алессандро. – Гораздо лучше.
– Где?
– Здесь. – Старик указал на северо-северо-восток, на великие горы, которые находились далеко-далеко, укутанные тьмой:
Николо повернул голову туда, куда указывал Алессандро, но увидел только подсвеченные звездами здания, которые даже в темноте передавали столь привычное для Италии ощущение обветшалости.
– А что там такого великого? – спросил Николо. – Даже огней нету.
– Я говорю не про то, что перед глазами, – Алессандро думал о снежных вершинах и будоражащем прошлом. – Я о том, что далеко-далеко. Словно ты улетел в ночь как во сне, высоко поднялся и почувствовал, как ветер бьет в лицо, звезды влекут к себе, а под тобой непроглядная мгла. Я внезапно перенесся в горы, – добавил он, – хотя никогда туда не возвращался из опасения встретить себя, каким я тогда был.
– Там больше нет воюющих людей. Когда-то это было, но уже закончилось, и все.
– Нет, – покачал головой Алессандро. – Случившееся остается навсегда. Я никогда об этом не говорил, потому что верю, что события эти никуда не делись независимо от того, буду я упоминать о них или нет. Я не боюсь умереть, потому что знаю: все, что я видел, не уйдет вместе со мной, когда-нибудь вырвется во всей красе из кого-то, еще не родившегося, кто знать не знал ни меня, ни мое время, ни тех, кого я любил. Я это знаю наверняка.
– Откуда?
– Потому что есть душа, и солдат ли ты, ученый, повар или ученик на заводе, твоя жизнь и работа со временем убедят тебя в ее существовании. Разница между твоей плотью и оживляющей силой внутри ее, которая дает возможность чувствовать, понимать и любить, в таком вот нарастающем порядке, откроется тебе десятью тысячами разных проявлений десять тысяч раз.
– Вы когда-нибудь видели душу? – спросил Николо.
– Видел миллионы, – ответ удивил даже самого Алессандро, который теперь уже не вполне себя контролировал. – Миллионы мертвых, марширующих в небо по лучу света. А теперь послушай. – Он наклонился к юноше, ударил кулаком в ладонь. – Если ты обойдешь все музеи мира, чтобы взглянуть на картины, на которых такой луч света связывает небеса и землю, знаешь, что ты обнаружишь? Ты обнаружишь, что независимо от времени, независимо от страны, независимо от художника угол наклона этого луча более-менее одинаков. Случайность?
– Мне надо посмотреть. Надо измерить. Не знаю.
– Измерить?
– Транспортиром.
– Такое ты можешь измерить и глазами, и потом, когда приходит день Страшного суда, транспортиров не будет даже у марксистов.
– У меня будет. Всегда ношу в кармане. Смотрите. – Николо достал маленькую коробочку из красного пластика, в которой лежали линейка, транспортир, маленький контурный трафарет, циркуль и штанген-циркуль, словно приготовленные для показа Алессандро Джулиани. – Вы просто не знаете. Когда работаешь с машинами и должен что-то сделать, все приходится мерить и перемеривать, чтобы не допустить ошибки. Машина не терпит ни ошибок, ни оправданий. Ее не интересует, что ты хочешь и на что надеешься. Ты все должен сделать
– Твой довод прекрасен и удивителен, Николо, – ответил Алессандро. – Короче, ты прав. Ты должен мерить и перемеривать, чтобы все сделать правильно. И мне стыдно. Потому что я не измерял все эти лучи света.
– Синьор, что там с вами случилось?
И тут, возможно, потому, что долгая прогулка пешком утомила и вымотала его, старик наклонил голову, ткнувшись подбородком в кулак левой руки.
Николо наклонился и сочувственно посмотрел на старика, показывая, что со временем станет мудрым и сострадательным человеком. Николо не стал извиняться за то, что утомил Алессандро, потому что именно Алессандро повел их в этот поход, но тем не менее почувствовал привязанность к этому старику, который, пусть и хромой, учил его ходить.
Покинув Ачерето, они ускорили шаг. Вероятно, отдых и еда прибавили Алессандро сил.
– Бог всегда вознаграждает тебя, – сообщил он своему спутнику. – Ты не можешь упасть, не рассчитывая, что поднимешься. Называй это колесом или уроком Антея, как хочешь, но после падения сила вливается в тебя. Может, сказывается близкий восход луны, или причина в шоколаде, или во втором дыхании. Скажи мне, если захочешь идти медленнее.
– Думаю, что смогу за вами угнаться, – не без сарказма ответил Николо.
Но следующие час или два придерживаться взятого Алессандро темпа оказалось для юноши не так-то просто. Он тяжело дышал и даже начал подумывать, а может, у него нелады с сердцем, потому что едва поспевал за стариком, который при каждом шаге опирался на трость и наклонялся, так что создавалось впечатление, что он вот-вот упадет.
Они забирались все выше. Дорога от Ачерето до Ланчиаты иногда круто поднималась – к гребню хребта, который с крыш Рима казался Альпами, а потому ныряла в долины, где паслись стада овец, которые в лунном свете выглядели пятачками оставшегося после зимы снега.
Они проходили по краю ущелий, где белая обочина дороги обрывалась в пустоту. На поворотах Алессандро держался в опасной близости от пропасти. Иногда казалось, что, едва он убирал ногу, земля бесшумно обрушивалась за ним. Он не замечал этого, да его это и не волновало, словно набранная им сверхъестественная скорость гарантировала безопасность. Николо казалось, что они соревнуются, пытаясь выяснить, кто первым поднимется на самый высокий гребень, где громада луны висит над безмолвным миром.
Сам Николо к краю не приближался, и Алессандро это забавляло.
– У альпинизма есть много достоинств, – поведал он ночи, скалам и воздуху, потому что юноша все-таки держался в нескольких шагах позади. – И одно из них, едва ли не самое ценное, заключается в том, что он учит не бояться высоты. Мальчиком, поднимаясь в горы с отцом и проводниками, его знакомыми или нанятыми, я страшно боялся пустоты пропасти, и мои пальцы так вцеплялись в скалы, что костяшки белели. А проводники садились на самый край и беспечно болтали ногами. Они могли встать на самый пик, курить трубку, сматывать веревку, разбирать снаряжение. Или бегать вверх-вниз по козьим тропам, иной раз отвесным, как Колонна Трояна.