Солдат великой войны
Шрифт:
– Я не задавал вопроса, – возразил молодой адвокат.
– Все зависит от того, что ты подразумеваешь под понятием «задать вопрос». По моему разумению, ты его задал. Ты красный, как хурма, глаза у тебя широко открыты, дышишь ты медленно, застыл, как олень. По мне, это и называется «задать вопрос». Я знаю ответ, как знаешь его и ты: ждать.
– Сколько?
– Три года.
– Три
– К тому времени она не будет благоговеть перед тобой, и у нее появится возможность тебя отвергнуть. А у тебя – доказать себе, что ты любишь ее не только такой, какая она сейчас, но и такой, какой она только станет. Чем ты зарабатываешь на жизнь?
– Я адвокат.
– В таком случае ты без труда найдешь, чем занять себя в ближайшие три года.
– Могу я с ней видеться?
– Разумеется, ты можешь с ней видеться. Ты должен с ней видеться. И ты можешь дать ей знать, но вам придется подождать. Это, вероятно, будет трудно. Учиться любить – трудно. Полагаю, она тоже любит тебя. Нам придется начать сначала, если не любит. Но она любит, любит. Да, я это вижу по твоему лицу. Прекрасно! У тебя вид, как у христианского святого, на которого сошла благодать. – Рабби забыл спросить, еврейка ли она. А может, заранее предположил, что еврейка, а, возможно, просто почувствовал, что это не имеет никакого значения.
Одним августовским днем, ближе к вечеру, Рафи играл с Лучаной в шахматы в саду. Остальные прятались в тени или в доме, обезумевшие от сирокко. Алессандро – так тот читал в ванне с холодной водой.
Не обращая внимания на жару, Рафи с Лучаной сидели на парусиновых стульях в яблоневом саду, шахматная доска стояла на перевернутом ящике для фруктов. Волосы Лучаны цветом напоминали белое золото, лицо и руки покрывал ровный загар, а глаза лучились полярной синевой.
Главным образом из-за нее шахматными часами они не пользовались. На каждый ход у нее уходило пять-десять минут, и она легко терялась. Стоило ей пойти, как Рафи тут же, без паузы, делал ответный ход. Ни разу не задумался. Он просчитывал партию на много ходов вперед, держал в голове несколько вариантов развития игры и разглядывал ее, пока она изучала глазами доску. Ему нравилось наблюдать, как ее взгляд перемещается по полю битвы, разворачивающейся на ящике из-под фруктов. Он был убежден, что она всегда прекрасна, но еще прекрасней она становилась, когда не подозревала, что за ней наблюдают.
– Какие у тебя планы на будущее,
– Я не хочу изучать юриспруденцию, – ответила она таким тоном, будто хотела сказать: «У меня нет желания превращаться в таракана».
– Семья, конечно, важнее всего, – продолжал Рафи, – но порой надоедает играть по правилам. Я и подумал, а вдруг ты мечтаешь о чем-то таком, что выходит за рамки семейных традиций.
– Например?
– Ну, не знаю. Стать пианисткой. Сбежать в Южное полушарие…
– Нет, но и о замужестве не мечтаю, возможно, потому, что не могу представить, кто будет моим мужем. – Она покраснела и опустила голову. – Как я могу мечтать о замужестве, если не знаю, за кого выйду?
– Тогда как ты представляешь свое будущее?
– Я никому не говорила, но… – Она огляделась, но поблизости не было никого, кроме котов, спавших на нижних ветвях яблонь. – Я не хочу жить в Риме. Я не честолюбива, и мне не нужен честолюбивый муж, который собирается посвятить свою жизнь карьере. И деньги меня не интересуют.
Рафи не знал, от матери это, от отца или от обоих сразу, но дети Джулиани в этом были похожи, как две капли воды.
– Я хочу уехать на север, – продолжила Лучана. – В горы.
Рафи чуть не упал со стула.
– Я еще не продумывала в деталях, но когда-нибудь я туда уеду. Наверно, сперва будет трудно… но как-нибудь все устроится. Не так это и далеко, летом мы часто ездили в Альпы.
– А ты согласилась бы выйти за проводника, или егеря, или местного чиновника… за того, у кого нет таких возможностей, как у жителя столицы, словом… за провинциала?
– Да какая разница! Мне всегда казалось, что нет ничего лучше, чем жить в горах на ферме, с овцами, козами, виноградниками. Ну, то есть выйти за фермера, так? Мне кажется, чем ближе стоишь к кулуарам власти, тем больше ускользает от тебя смысл жизни.
Рафи нашел комнату в верхнем этаже одного из домов в Трастевере. Маленькую, требующую почти альпинистских навыков, чтобы добраться до нее, поэтому платил он за нее сущие гроши. Другой в его положении мог позволить себе тратить деньги на рестораны, театр, одежду, извозчиков и бесполезные атрибуты, вроде тростей и часов, а Рафи ел с железнодорожными рабочими, одевался скромно и в любое нужное ему место добирался пешком.
Конец ознакомительного фрагмента.