Солдат
Шрифт:
Голос офицера слабел, чувствовалось что из него с каждой секундой уходят жизненные силы.
— А вы… — Ваня, наконец, решился. — А вы кто?
— Я? — офицер слабо улыбнулся. — Я уже сам забыл, кто я.
— А зовут как? — Ваня почувствовал неожиданную симпатию к умирающему.
— Зовут?.. — русский ненадолго закрыл глаза. — Можешь называть Жан Жанычем. Но это неважно. Слушай дальше. Наши — на севере. Встретишь — прикинься немым, мол, контузия и все такое. Просто молчи, изображай из себя малахольного. Если повезет — отправят в санбат. Хотя какой здесь сейчас, нахрен, санбат. Ладно, главное — внимательно смотри по сторонам. Примечай, как воюют, как с оружием управляются, как ведут себя люди. На рожон не лезь, запомни, сначала думаешь — потом делаешь. Документы деда нашел?
Иван спохватился и протянул раненому измятую картонную книжечку.
— Надо же… — хмыкнул офицер. — Куприн Иван Иванович, одно лицо. Ну что, салабон, это твой шанс. Историю семьи знаешь? Молодец. Тебе представляется уникальная возможность доделать то, что не доделал дед. И не дай бог, хоть словом обмолвишься, что попаданец. Нашим или немцам, без разницы.
— Почему? — осторожно поинтересовался Ваня. Он как раз и собирался при первой возможности все рассказать.
— НКВД, Сталин, Берия, ГУЛАГ, лагеря… — кровожадно усмехнулся Жан Жаныч. — Забыл?
Ваня даже вздрогнул, упомянутых людей и термины он прекрасно помнил и понимал, что они означают. В кругах, в которых он вращался последнее время, считалось хорошим тоном постоянно упоминать и смаковать ужасы коммунистического режима.
Попасть в руки палачей кровавой гебни, очень не хотелось. Немецкое Гестапо, Абвер и прочие подобные организации, о которых он тоже помнил, казались на этом фоне гораздо привлекательным. Хотя интуиция подсказывала, что туда попадать тоже не стоит.
— У немцев то же самое, — продолжил офицер. — Как думаешь, после того, как ты расскажешь всю эту хрень, которую мне рассказал, поверят тебе или нет? Конечно не поверят и сразу начнут пытать, чтобы вывести на чистую воду. Оно тебе надо? Просто попробуй выжить.
— А вы, значит, поверили? — огрызнулся Ваня.
— Я — поверил, — спокойно ответил Жан Жаныч.
— Так вы тоже из будущего? — вдруг догадался Иван. — И как давно?
— Всего неделю… — кашель снова прервал офицера.
Иван подождал, пока приступ пройдет и с сочувствием поинтересовался:
— А как в плен попали? Вы же… вы же, вон, своими руками полтора десятка человек убили.
— Прикрывал со своим отрядом отступление штабной группы, — досадно морщась, ответил офицер. — Был авианалет, контузило, очнулся уже в плену. Получилось освободиться, сделал что смог. Но иногда так случается, что можешь очень мало. Но хватит болтать. С Богом, парень. Все что мог сделать для тебя — я сделал. Дальше сам. За меня не беспокойся. Компас и карта есть — иди на север. Там отступают сводные отряды двести шестьдесят седьмой стрелковой дивизии и штабная группа второй ударной. Верю, что ты не окончательное дерьмо и что у тебя все получится. Нам, попаданцам, везет. Распишись за меня на стенах Рейхстага. Не бойся умереть — теперь тебе предстоит умирать и воскресать много раз. И не дай бог, сдашься дойчам — на том свете достану… достану…
Жан Жаныч закрыл глаза, глубоко вздохнул и умер, успев только прошептать с улыбкой на губах какую-то очень короткую фразу на французском языке.
Иван потерянно сел возле него и неожиданно понял, что этот страшный и неприятный офицер, был единственным родным для него человеком в этой жуткой действительности. И теперь, с его смертью, как бы это дико не звучало, Ваня почувствовал себя осиротевшим.
Невдалеке послышался шум работающего двигателя, Иван подскочил, словно его ужалила змея и, громыхая навьюченной на себя амуницией, рванул вдоль берега озера в лес.
Мозги отчаянно требовали повернуть навстречу немцам и сдаться, но животное чувство самосохранения и страха, гнало его все дальше и дальше.
Остановился Иван только тогда, когда под сапогами отчетливо захлюпало, а в воздухе повис тяжелый смрад болота.
Настороженно глянув по сторонам, Ваня быстро отдышался и присел на поваленную, замшелую лесину. Вокруг сразу завились тучки комаров, но Ваня почти не обращал на них внимания, так уж сложилось, что летающие кровососы всегда брезговали его кровью.
Голова почти перестала болеть, жуткая какофония мыслей тоже слегка утихла.
Иван нащупал на поясе немецкую флягу, отпил глоток и тут же, от неожиданности, выплюнул все на землю — вместо воды во фляге оказалось какое-то крепкое спиртное. Немного подумав, Ваня плеснул себе на руку и промыл ссадину на виске. Рану отчаянно защипало, но эта боль окончательно прочистила мозги.
Тот факт, что он провалился в прошлое, уже не требовал доказательство, правда, что делать дальше, Иван по-прежнему не понимал.
— К своим? — вслух подумал он и тут же поинтересовался сам у себя. — И что дальше? Раскусят же, как пить дать, раскусят — из меня солдат, как из дерьма пирожное. А потом, шлепнут без раздумий. А перед этим, все кости переломают. К немцам?
Вариант сдачи в плен немцам выглядел для Ивана несколько предпочтительней, но, когда он начал прокручивать в голове эту мысль, где-то в глубине души проснулось какое-то гадливое чувство к самому себе. Опять же, насчет немцев он тоже особенно не обольщался, несмотря на критическое отношение к советской власти.
— Твою мать… — ругнулся он с досады. — Куда не сядь, везде хрен торчит.
Так и не придумав, что делать, Ваня решил заняться трофейной амуницией, так как впопыхах толком не соображал, что берет.
С тихим шелестом из кобуры выскользнул большой вороненый пистолет.
— Вальтер Р38 [1] , — быстро определил Иван. В стрелковом оружии, благодаря компьютерным стрелялкам он тоже неплохо разбирался.
Слегка оттянув затвор, он глянул на желтенький патрон в патроннике, потом проверил магазин и вернул пистолет на место в кобуру.
1
Walther P38 — немецкий самозарядный пистолет калибра 9 мм. С 1938 года состоял на вооружении в Германии, а затем и в вооруженных силах и полицейских службах других стран, в том числе после Второй мировой войны.
После пистолета, Иван занялся автоматом, но тоже, повертев его в руках, быстро отложил в сторону. В свое время, в припадках отцовской любви и в рамках мужского воспитания, отец таскал его в тир, где пришлось пострелять из разных стволов, в том числе из таких. Стрелять Ваня более-менее научился, но никогда не испытывал особо глубоких чувств к оружию. К тому же, воевать ни с кем не собирался. Ни с немцами, ни со своими, русскими. На самом деле, он питал абсолютно равнозначные чувства как к коммунистам, так и к нацистам и особой разницы между ними не видел.