Солдатами не рождаются

Симонов Константин Михайлович

– А я тебе это начальство как раз и привез, – сказал Серпилин. – Имел приятную беседу по дороге…

Бережной вопросительно посмотрел на него, но Серпилин ничего не добавил. Только спросил:

– А где он?

– За мной едет.

– А куда?

– Куда сам захочет. Во все три полка, заявил, должен попасть сегодня.

– Да, быстрый, – сказал Серпилин. – Прощай. Окончательно некогда.

– Все торопимся, торопимся… – еще раз сокрушенно повторил Бережной, пока Серпилин садился в «эмку».

Только разъехались, как сзади послышались новые разрывы мин. Серпилин на ходу открыл дверцу и, нахмурившись, посмотрел назад. По расположению

Цветкова опять били немецкие шестиствольные, только левей, чем в первый раз.

Серпилин захлопнул дверцу и через сотню метров, только что миновав развилку, где, как ему объяснил по пути сюда офицер связи, вправо уходила дорога к Туманяну, увидел еще одну «эмку», ехавшую навстречу.

Почти все переднее сиденье в ней рядом с шофером заполнял белый полушубок, и, пока «эмки» разъезжались, Серпилин видел лицо Бастрюкова – крепко сжатые губы и напряженно, безотрывно смотревшие вперед глаза.

«Сделал вид, что не заметил меня, – подумал Серпилин. – Интересно, куда он сейчас поедет: к Туманяну или к Цветкову?» И, повернувшись, посмотрел назад. «Эмка» с Бастрюковым остановилась на развилке и повернула к Туманяну. На горизонте, у Цветкова, на бледном небе еще плавал дым от недавних разрывов. «Может, его этот залп напугал?» – подумал Серпилин, вспомнив напряженные глаза Бастрюкова.

Сказав Бережному, что времени окончательно нет, Серпилин немного покривил душой в пользу Пикина. Выкроить полчаса на обед все равно где-то надо, а Пикину это уже обещано.

Пикина он застал стоящим у телефона, можно сказать, навытяжку, как будто мимо него знамя проносят. Значит, вскочил по случаю какого-нибудь выдающегося донесения – есть у него такая привычка.

Увидев Серпилина, Пикин покосился, но позы не переменил.

– Соединились! – сказал он, прикрывая трубку рукой и продолжая слушать.

– Есть донести командующему… есть донести… – И прервал сам себя: – А начальник штаба армии рядом со мной находится. – И передал Серпилину трубку.

– Товарищ генерал, – услышал Серпилин счастливый голос Кузьмича. – Только что донесение получил: Цветков с Шестьдесят второй соединился! Сейчас сам иду туда с Бережным.

Серпилин сказал «поздравляю», потом вспомнил о словах Батюка, поздравил еще и от его имени и положил трубку. И, когда положил, почувствовал непреодолимое желание посмотреть своими глазами, как и где соединились с Шестьдесят второй. Но усилием воли удержал себя, подумав о других делах, более необходимых сейчас, чем его личное присутствие там, где соединились с Шестьдесят второй.

– Обед готов, – сказал Пикин, – думаю, что по такому случаю…

– По такому случаю придется обед отставить, – сказал Серпилин. – Раз немцев надвое разрезали, будем теперь, согласно планам, на север поворачивать… Наметки, конечно, уже есть, но наметки наметками, а работы у меня сейчас будет…

Он не договорил: Пикину все это и так должно быть понятно.

– Так и не поговорили, – вздохнул Пикин.

– Ошибаешься. Разговор все же к тебе есть, хотя и короткий. Когда был у Цветкова, нас с комдивом чуть «ванюшами» не накрыло. Но не в нас суть, а в том, что обратно ехал – опять залпы. Видимо, не все перед собой разведали, не все засекли.

– Всего не засечешь, – сказал Пикин.

– Но стремиться к этому надо. А я такого стремления пока у вас не вижу. Если б ваша артиллерийская разведка получше работала, возможно, уже доискались бы до этих «ванюш», вывели их из строя… А не способны вывести сами, дали бы наверх

заявку на тяжелые калибры. Начальство, конечно, больше любит тех, кто у него меньше просит. Но это еще не вся доблесть, чтоб тебя начальство любило.

– А я любви начальства не ищу, – обиженно сказал Пикин.

– Не ищешь, а выходит так, словно ищешь! Конечно, сегодня, раз соединились, считается, что вы именинники! Но на будущее учти. И командующий артиллерией пусть учтет. И комдив. Передай обоим мое недовольство.

– Слушаюсь.

Серпилин посмотрел на вытянувшееся лицо Пикина.

«Ничего, съест! А вот такую обиду – чтоб не от тебя узнал, как все решилось в дивизии, – наносить ему нельзя. Это другое дело!»

– Про то, о чем говорил мне по телефону, принято решение пока оставить у вас все, как есть. И в замы по строевой дать от нас Артемьева. А теперь, когда уже принято, скажи, как считаешь лично ты?

– Не знаю, как Кузьмич при своем здоровье довоюет, – сказал Пикин, – но лично я принять от него дивизию в такую минуту был бы не рад.

Серпилин посмотрел ему в глаза и крепко стиснул руку – и за то, что сказал, и за то, как сказал, и за то, что остановился на этом, не стал больше ничего спрашивать.

Всю обратную дорогу Серпилин перебирал в памяти то уже заранее обдуманное и частично обговоренное, что предстояло делать по армии в связи с новой обстановкой: после рассечения немцев на группы – северную и южную.

Конечно, чего от себя прятаться, – рад, что все-таки не какая-нибудь другая, а именно бывшая твоя дивизия первой соединилась сегодня! И, снова вспомнив о ней как о своей, увидев огорченное лицо Бережного, повторявшего «все торопимся, все торопимся…», и лицо Пикина, по сути сказавшего то же самое, что и Бережной: «Так и не поговорили…»

Оба, конечно, правы. А хотя – и правы и не правы. Когда жили вместе, в дивизии, тоже торопились и не все друг другу договаривали – сил не хватало. И так оно и будет всюду и со всеми, где бы и с кем ни служить, до самого конца войны. Будем и торопиться, и не договаривать, и жалеть потом, и снова торопиться, и снова не договаривать…

34

Казалось бы, вчерашний день был из тех, что вовек не забудутся. Но вслед ему пришел сегодняшний, насквозь проведенный в бою, и с первых же его минут Синцову некогда было думать ни о чем вчерашнем – ни о Бутусове, ни о Тане, ни о смерти жены, ни о встрече с Артемьевым, ни об этом немце, из-за которого их с Чугуновым чуть не убило ночью там, возле танка.

Шел бой, и некогда было думать о вчерашнем. Тем более что когда после артподготовки сразу рванули вперед, всем уже казалось: вот-вот соединимся с Шестьдесят второй, и не где-то, а именно здесь. В батальоне все утро толклось начальство. Артемьев, правда, вскоре исчез: вдруг вызвали в штаб армии; а остальные схлынули только к середине дня, когда дальнейший успех наметился левей, в полку у Цветкова. Туманян тоже с утра был в батальоне, а потом, вернувшись в полк, нажимал по телефону и ругался так, словно сам не знал, как это бывает: сперва рванули, а потом застопорилось. А по сути, ревновал к соседу, что Цветков раньше соединится, – и жал! Когда-то говорили про Туманяна, что жать не умеет! Ничего, научился! Эта наука такая: пока силенок много, выдерживают характер, а когда людей остается кот наплакал, а название прежнее – полк, понемногу каждый привыкает: тебя жмут – и ты жмешь и требуешь от людей, когда они уже и так на грани невозможного.