Солдаты армии Трэш
Шрифт:
Третье правило. Никогда не рассчитывай на сострадание со стороны...
Я закатил штанину до колена и смотрю на багровый шрам. Он похож на пизду или на язык, после того как ты поел клубники. Впрочем, это сейчас не имеет никакого значения. По крайней мере, для меня. Я жду другого.
Кажется, парочки и нацисты свалили.
За стеной раздается ритмичный бас. Скорее всего, Факин из Snofake затеял соло. У него здорово получается. Музыка-то говновата, а вот бас ничего. Но мне по большому счету на все сейчас насрать. Я проиграл. Это как в выключенном телевизоре. Картинка сначала округляется с боков, а затем сжимается до размеров шарика для пинг-понга. Исчезает. Вот такова вся наша жизнь: мы рождаемся полными надежд и веры в мир, он принимает нас с распростертыми объятиями, а потом мы
Вот, пожалуй, и все, что я хотел здесь рассказать. Больше я не напишу ни строчки. ТРЭШ, история закончена. Кто знает, может быть, кто-нибудь дополнит ее за меня. Если найдет, конечно, этот дневник. Я закончил рассказ. Может, он получился несколько издерганным. Но, что я могу сказать? «Такова жизнь». Да, такова жизнь. Какой бы она ни была, принимай ее такой, какая она есть.
Сейчас из-за стены перестанет доноситься бит, и я пойду и выйду прямо на сцену. Я отыграю сет на ударных с ребятами из группы the Pat (пишется – the Пат). Я отыграю его как нельзя лучше. Ведь это будет моя песня. Я отыграю его не только за себя, но и за моего друга. Ведь по праву барабанная стойка принадлежит именно ему. Она прочно заняла место в его сердце. Как, думаю, и я, и Катя. «Ты прожил свою жизнь на одном дыхании, не скупился тратить ее на друзей!» – выкрикну в зал.
А еще я мечтаю увидеть ее, мою Ольгу. Хочу заглянуть в эти большие зеленые глаза. Утонуть в них. Прижать к себе, почувствовать ее горячее тело, поцеловать в губы... Я хочу посмотреть ей в глаза со сцены и заиграть так, как еще до меня никто не играл. Ради друга и любви.
БЛЯДЬ! Зачем же я сам себе вру! Ведь на самом деле я хочу, чтобы все было по-другому. Боль съедает меня. Она, как кислота внутри – с каждой секундой становится все тяжелее, все труднее выносить свое существование. Она опустошает, и у меня не остается больше ни одного желания, за исключением одного, абсолютного в своей законченности. Я хочу, чтобы боль прошла разом и все закончилось так:
Сегодня, ранним майским утром, я беру два ствола из запасника на точке. Их наверняка принес Тесак с той бойни. Хотя хуй разберешь! Один, вроде бы, даже переделан из газового. Не время сейчас вдаваться в гребаные подробности. Я ведь и коньки могу откинуть в любой момент, тогда история окажется недосказанной!
Со стволами я сажусь на Московском проспекте в маршрутку. Так безопаснее, чем на электричке.
Нахожу место довольно быстро. Один раз прохожу мимо ворот для страховки. Перед дверью стоят те двое, что держали мои колени в кафе. Подобрав подходящий по величине камушек, я из-за сплошного дощатого забора кидаю его на участок, дабы отвлечь внимание пиздюков. Как только камень падает, я быстро иду к калитке и с силой толкаю ее ногой. Она со скрипом отваливается. Двое бугаев только и успевают, что перевести на меня свои свинячьи глазки и схватиться за стволы, как сразу получают по пуле в живот. Как они падали!.. А еще круче, как я их одновременно подрезал! Они даже пикнуть не успели! Из обоих стволов: сначала вытянул вперед обе руки, затем прицелился правым – БУМ! – и нет одного мудилы, а затем левым – БУМ! – и нет второго! Оба лежат у моих ног! И все это на ходу! Красота! Только гребаной музыки не хватает!
Я прислушиваюсь к дому. Вроде тихо. Дверь спокойно поддается моему нажатию и плавно открывается. Мрак. Темнота, таящая в себе опасность. Я делаю шаг...
Выстрел! Неточен. Дробь шаркает по голени. Я от неожиданности весь подгибаюсь. В падении слышу, как кто-то на лестнице первого этажа перезаряжает помпу. Падаю на пол в прихожей и тут же раза два палю в темноту. Та выталкивает того, кого таила – коренастого мужика в наколках. Я быстро поднимаюсь и ковыляю к нему. Оставляю мужику бывший газовый пистолет. Перезаряжаю его помпу. Поднимаюсь. Ебучие скрипучие ступеньки!
На втором этаже шепотом переговариваются. Различаю, будто бы справа, из зеркальной гостиной. Осторожно поднимаюсь, вжимаясь в левую от меня стену. Приходится пару раз глубоко вдохнуть и выдохнуть, прежде чем забежать на второй этаж.
В гостиной никого нет, лишь куча разбросанных в беспорядке вещей да две незаправленные постели. Я
Время здорово растягивается, хотя на самом деле не прошло и минуты, как я вошел в дом. Вижу, на кухне сидит та самая сучка. Мамаша белобрысого. Курит. Мать ее! Я нутром чую, что здесь зарыт подвох и наверняка с левого боку. Поэтому я сначала стреляю в стенку, а уж затем вхожу, держа на мушке старую суку.
– А-а, БЛЯДЬ, БЛЯДЬ! – извивается гнилозуб над раковиной писклявым голосом, который я навсегда запомнил. – Как больно!
Кажется, я попал ему в шею, и он, старательно зажимая артерию, пищит и дергает ногами. Кровь, словно вода из миниатюрного питьевого фонтанчика, хлещет во все стороны. Сучка явно рассчитывала на иное развитие событий. Такого хода от меня она явно не ожидала! Но мамаша быстро приходит в себя и приказным тоном бросает:
– Да прикончи же наконец его!
Я думаю: «Может быть, именно так она сказала, когда измученный Вождь выдал на-гора ей всю информацию?» Я даже не оборачиваюсь. Просто направляю руку со стволом в сторону визжащего над раковиной гнилозуба и стреляю. Тот валится на пол, словно сноп сена, а я даже на него не смотрю. Я в упор смотрю на мамашу белобрысого. Я сверкаю ненавистью. Не симфония победы звучит в моих ушах, а лишь это надменное: «Да прикончи же наконец его!»
– Убери ружье, – говорит она и многозначительно поднимает брови. – У меня есть много денег. Ты уйдешь отсюда богатым!
«Неплохо бы ее трахнуть, перед тем как выпустить мозги!» – думаю я, но говорю совсем другое:
– Мне насрать на твои деньги, – я стараюсь сказать это как можно брезгливей, а она как ни в чем не бывало докуривает сигарету. – Друзей не вернуть ни за какие деньги!
И вдруг чувствую резкую боль и отвращение к миру, которые одновременно вливаются мне в кровь. Но я не чувствую ни того, как падаю, ни того, как эта сучка тушит сигарету об мою щеку. Я стараюсь перевернуться, но лишь резкая боль пронзает все мое тело. Перед глазами улыбается опухшая морда белобрысого. Он что-то проговорил и, ехидно кривясь, вмазывает рукояткой пистолета прямо мне в переносицу. Я понимаю, это он выпалил мне в спину, спустившись с третьего этажа, пока его сучка-мать меня заговаривала. Пуля пробила позвоночник, переломив его. Затем прошла сквозь печень и вышла из живота. И поэтому я сейчас умираю.
БЛЯДЬ! Я УМИРАЮ!.. БЛЯДЬ, БЛЯДЬ, БЛЯДЬ! Я УМИРАЮ, МАТЬ ВАШУ!..
Я закрываю глаза от усталости: как будто камень давит на ноги. Я чувствую близкое освобождение. Я буквально вдыхаю запах Вечности: вот он – холодный и молчаливый, готовый принять мою душу в свое лоно. Рана еще сильнее утомляет мое тело, душа же спокойно лежит на дне самого глубокого из колодцев. Я вижу призраки будущей жизни. По крайней мере, они таковы, на мой взгляд.
Я лечу над холмами, покрытыми сочной молодой травкой, уклоняюсь от заснеженных горных вершин. Ныряю в лощину, на дне которой едва не касаюсь спокойной водной глади. Вижу бескрайние пески, бездонные озера, бесконечные леса. Я вижу это все с высоты, и у меня слегка щемит сердце. Я понимаю, все это я вижу в последний раз.
Но неожиданно скорость моего полета снижается, и вот я уже торопливо перебираю ногами, дабы перенять инерцию снижения. Я оглядываюсь. Вокруг лишь ветер перебирает высокую траву, делая поле похожим на беспокойное море. Вдалеке виднеются вершины высоких сосен, еще чуть далее – остроконечные заснеженные горные вершины. Я оборачиваюсь и вижу семью из трех человек. Они едят подле своего дома. У меня пробегает легкий морозец по спине – что-то случилось с миром вокруг меня. Людей я вижу теперь насквозь. Я вижу их души. Это будто смотришь в аквариум, а перед тем как разглядеть заднюю стенку, глаз ловит мельчайшие детали: вот частичка дневного корма проплыла, вот небольшой рачок... Я вижу, как душа, будто клепсидра, наполняется попеременно то белыми, то черными красками. Смешиваясь посередке, они образуют серый цвет. Я не могу поверить собственным глазам и поэтому провожу рукой по отцу семейства. Рука проходит насквозь, и лишь краски еще чуть более смешиваются, но затем все возвращается на свои места. Черный становится черным, белый – белым, а в середине по-прежнему лежит серый цвет. Мужчина как будто и не замечает ничего. Спокойно тянется за французской булкой.