Солдаты неба
Шрифт:
Южнее аэродрома с востока на Львов проходит шоссейная дорога. За ней виднеется нагорье Волыно-Подольской возвышенности, покрытое лесами. Там прячутся бандеровцы и фашисты, не успевшие удрать с отступающими гитлеровцами.
К командному пункту подрулили два только что севших «яка». В одном сидел заместитель командира полка по политической части майор Гурий Хатнюков, знакомый мне еще по Академии ВВС. Высокий, плечистый, он, в знаменитой на всю дивизию коверкотовой гимнастерке и со шлемофоном в руке, легко выпрыгнул из кабины. Копна русых волос, еще влажных от жаркого полета, взлохмачена. Приведя
Какое великое дело, когда заместитель по политической части в истребительном полку — летчик! Пример его в бою — важнее всяких речей. Не зря летчики говорят: как ни бей языком, от этого не вспыхнет вражеский самолет.
Гурий Андреевич долгое время работал инструктором-летчиком. Потом его, как хорошего командира и грамотного коммуниста, назначили в 32-й полк. Прибыл он перед Курской битвой. Прежде чем приступить к исполнению служебных обязанностей, ему нужно было представиться командиру дивизии и начальнику политотдела. В штаб дивизии его должен был отвезти на самолете специально выделенный летчик. Комдив Николай Герасимов, узнав об этом, возмутился: что он, летчик или мешок с песком, чтобы его возили? Пусть сам летит. Герасимов, давая такое распоряжение, хотел звать, хорошо ли летает новый заместитель командира полка по политчасти. После такой проверки яснее станет и как с ним разговаривать.
Гурий Андреевич вылетел. И тут только комдиву доложили, что Хатнюков прибыл прямо с курсов и давно не летал. Площадка для посадки была такая маленькая, что и хорошо натренированному летчику не так-то просто приземлиться. Комдив встревожился. Но Хатнюков так классически притер машину, что Герасимов, не щедрый на похвалы, премировал его коверкотовой гимнастеркой. С тех пор Гурий Андреевич летает только в ней. «Гимнастерка — ровесница моей фронтовой жизни», — говорил он про этот памятный подарок комдива.
Так началась его фронтовая жизнь. Пример летного мастерства сразу расположил к нему летчиков.
Воевать в 32-м полку я начал в самый разгар боев за Львов. К утру 27 июля 1944 года город был освобожден, а 30-го состоялся городской митинг. Наш полк с воздуха охранял его. На последний вылет на аэродроме не оказалось горючего. Чтобы выполнить задачу, мы подняли в небо небольшую группу. Для нее пришлось со всех остальных самолетов слить бензин.
После митинга полк был выведен в резерв. За это время все должны отдохнуть, а потом получить на заводе новые самолеты и переучиться на них. Половина людей улетела в санаторий, а я с оставшимися ждал второго рейса.
Тихое село Куровице с богатыми садами стало для нас как бы своеобразным курортным местечком. И когда с Вислы прилетел комдив Герасимов, я попросил, чтобы от санатория нас избавили: здесь лучше любого курорта. Но вдруг в ночь на 20 августа…
Мы спали в хате вдвоем. Сосед — капитан Иван Мамонов — старый летчик. Знал его еще по Академии ВВС. Мы вместе прибыли на фронт. Во время Курской битвы он был сбит в воздушном бою, сильно обгорел, долго находился на излечении. Медицина списала его как летчика, но сам он с этим не примирился. «Время должно восстановить мое здоровье», —
— Васильич, беда! Пришел с аэродрома посыльный и передал: там немцы и бандеры устроили парад. У них танки и артиллерия.
— Спи, Ваня. Мало ли что во сне может привидеться. Мамонова это взорвало, и он затряс меня:
— Вставай, Фома неверующий! Ты теперь командир полка. Решай, что делать?!
— Ты думаешь, что говоришь? — вскочил я.
— Я в здравом рассудке, а ты все спишь. У нас пустые баки в самолетах. И перелететь мы никуда не можем…
— Подожди, подожди! Про какие танки ты говоришь? Откуда танки? — Мое сознание восстало против этого сообщения, но какой-то внутренний страх насторожил. — Но почему такая тишина? Это какое-то недоразумение.
— А может, действительно недоразумение? Пойдем скорее на аэродром, — предложил Мамонов.
Непроглядная ночь и мертвая тишина холодным страхом окатили нас, когда мы выскочили на улицу. Ни часового, охраняющего дом, ни посыльного. Наверное, пока мы спали, они были бесшумно сняты. Я невольно съежился.
— Товарищ майор?
Хотя часовой, появившийся из-за угла, и произнес эти слова почти шепотом, они прогремели, точно выстрел. Посыльный оказался рядом с часовым. Он торопился доложить:
— В полку объявлена тревога. Весь личный состав занимает свои места согласно плану наземной обороны.
Он рассказал, что видел сам и слышал от патрулей, которые вели наблюдения за противником.
Часов в двенадцать ночи часовые, стоящие у самолетов, уловили какой-то подозрительный шум моторов и металлический скрежет. Сначала думали: идут машины по шоссейной дороге на Львов. Посланный туда патруль наскочил на большую группу людей на окраине аэродрома. Рядом с ними — танки и артиллерия. Слышалась немецкая, русская и украинская речь. Начальник патруля спросил, кто такие. «Войска самостийной Украины. Проваливайте отсюда, пока живы!» — раздалось в ответ.
Мы с посыльным побежали на аэродром, а Мамонов с часовым в штаб полка. Там хранилось знамя. Для охраны его был создан специальный взвод. В такой обстановке самое главное — сохранить знамя. Потеря святыни будет означать потерю полка: он будет расформирован.
На аэродроме, как и в селе, — тишина, и все укрыто ночью. На КП собрались офицеры. Полк занял оборону. Не верится, что сейчас в километре от нас выстроилась, может, тысяча, а может, и больше фашистов и бандеровцев. С ними танки и пушки.
В первую очередь нужно было бы о случившемся немедленно доложить в вышестоящий штаб, но мы ни с кем не имели связи: ее свернул БАО, уезжая от нас. Машина, которая только что уехала во Львов, — единственное средство связи. Но если она и доберется до города, все равно помощь раньше как часам к десяти утра не подоспеет. Пока нужно рассчитывать только на свои силы.
Для уточнения обстановки была послана специальная группа во главе с начальником разведки полка. Им было поручено еще раз выяснить силы противника и его боевые порядки. И я, прежде чем начать совещание, с нетерпением ожидал разведчиков.