Солдаты вышли из окопов…
Шрифт:
Тянулась ночь. Вокруг стояли зарева пожаров, то тут, то там били орудия. На сиденье автомобиля, скорчившись, спал адъютант, по-детски сопя. Самсонову казалось, что никогда не наступит утро. Он не мог сидеть, ходил по дороге, видел истомленные лица штабных офицеров, конвойную сотню, расположившуюся кругом, и пехотный батальон, которому он неизвестно зачем приказал остаться при себе. Маленький армейский офицер с соломенными усиками, в сопровождении двух солдат, возвращался по лесной тропинке. Они встретились, и Самсонов остановился. Ему понравилось, что батальонный командир сам ходил в разведку, понравились его неторопливые движения,
— Какие новости, капитан? — отрывисто спросил он.
Васильев, всю ночь проведший в разведке, доложил, что в деревне Мушакен находятся артиллерия и пехота противника, что перед деревней Саддек им обнаружены кавалерийские разъезды германцев, что окружающие дороги заняты отступающими русскими и забиты обозами. Самсонов выслушал молча и кивнул головой, как бы отпуская Васильева. Но капитан не уходил. Он сделал шаг к генералу, вытянулся и голосом, в котором были преданность, просьба и служебная суховатость, сказал:
— Ваше высокопревосходительство, я хорошо знаю местность. Вам надо выбраться отсюда, я могу выполнить это.
Самсонов молча смотрел на него, и вдруг испуганное выражение появилось на его лице.
— Нет, зачем же, — как бы защищаясь от предложения Васильева, сказал он и быстро пошел к автомобилям.
Там уже толпились офицеры. Среди них выделялась высокая, одетая в хаки, сухая фигура генерала Нокса.
— Генерал, — сказал Самсонов, отводя Нокса в сторону, — считаю своим долгом осведомить вас (тут он запнулся, подыскивая слова)… Да, да — осведомить вас, что положение моей армии критическое. Мое место при войсках, но вас прошу вернуться, пока еще возможно это сделать. Передайте, что я остался на своем посту…
Нокс протестующе поднял руку, но Самсонов, отвернувшись от него, приказал, чтобы все автомобили шли на Вилленберг. С упрямым выражением лица он следил за тем, как, подымая пыль, машины уходили по лесной дороге, и слабым движением поднес руку к козырьку, отвечая на приветствие Нокса, сидевшего в последней машине.
— Мы верхом поедем в Надрау, господа, — тихо сказал Самсонов, ни на кого не смотря.
…Командир конвойной сотни, есаул со смуглым восточного типа лицом, исподлобья посматривая на Самсонова, точно не веря отданному приказанию, отбирал восемь лучших лошадей и шепотом ругал казаков, неохотно слезавших с седел.
Самсонов тяжело перенес грузное тело через круп маленького донского коня, поймал правой ногой стремя.
Васильев решил двигаться за генералом, держась от него на расстоянии версты. Он обошел батальон, шутил с солдатами, старался показать им, что ничего плохого не случилось, но сам отлично понимал, что это — катастрофа, что армия обезглавлена, окружена немцами.
Они вышли на дорогу, ведущую из Мушакена в Янов, всю забитую повозками, орудиями, зарядными ящиками, походными кухнями. Перекинув за плечи винтовки, без всякого строя, толпами шли солдаты. Одни молчали, другие громко разговаривали. Тут же с безучастным видом лежали на траве и под деревьями сотни людей. Среди солдат попадалось немало офицеров. Они угрюмо посматривали на Самсонова и окружавших его штабистов, которые пересекали шоссе, углубляясь в лес.
Со стороны деревни послышались выстрелы. Через час галопом прискакал офицер и доложил, что Вилленберг занят неприятелем, выходы в тыл отрезаны. Оставалось пробиваться силой. Самсонов слез с седла, сгорбившись, пошел в лес. Пройдя немного, он услышал за своей спиной чьи-то легкие шаги и оглянулся. Это был Васильев.
— Ваше высокопревосходительство! — сказал он. — Вы вчера ночью приказали мне остаться при штабе…
Самсонов сделал рукой отстраняющее движение:
— Не нужно, никого не нужно!..
Но Васильев не уходил.
— Ваше высокопревосходительство! — чуть громче сказал он, вытягиваясь. — Я поступаю не по правилам, вы можете взыскать с меня, но сейчас я говорю с вами как русский офицер со своим начальником в страшную минуту ответственности перед отечеством, которое мы оба защищаем. Ваше высокопревосходительство! Тыл отрезан, но там, — он показал на запад и на север, — там идут два наших корпуса. Может быть, их еще можно собрать (это нужно сделать!), сосредоточить в одном направлении, вырваться с ними из кольца. Кольцо очень слабое… немцы рассредоточили свои силы. Ведь армия еще цела, надо только взять ее в руки. Прошу вас, ваше высокопревосходительство, все еще можно спасти…
Голос Васильева дрогнул, осекся.
Самсонов прислонился спиной к дереву.
— Вы думаете? — медленно спросил он. — Нет, нет, я не знаю, как это можно сделать. Ведь все развалилось, нет никакого управления, нет связи с частями… — Самсонов говорил, как в забытьи. — А потом, Артамонов, Благовещенский… они же мне фланги проиграли… Другие не лучше… Как же воевать при таких условиях? Нет, теперь ничего нельзя исправить, теперь можно только умереть, чтобы не влачить куропаткинское существование, — горько усмехнулся он. Потом шагнул к Васильеву, поцеловал его и пошел, склонив голову, по-старчески сгибая колени.
С каждым часом размеры катастрофы, постигшей русскую армию, становились яснее. На небольшом пространстве лесов и болот, все больше сгущаясь в своей массе, теснились десятки тысяч растерянных и голодных солдат, многие из которых вели успешные бои с немцами и до сих пор не могли понять, как это вышло, что они, наступавшие и бравшие пленных, очутились в таком положении. Между тем слабый кордон первой германской дивизии был растянут на несколько километров по шоссе Нейдебург — Вилленберг, и два русских корпуса, теснившиеся в районе Грюнфлисского леса, не пытались даже прорвать этот кордон. На севере в полном бездействии пребывала первая армия Ренненкампфа. Но еще ближе, всего в пятнадцати километрах от окруженных корпусов, дралась третья гвардейская дивизия. Против нее действовали всего три батальона германцев, и, потеснив их, дивизия заняла Нейдебург. Ей нужно было сделать еще одно последнее усилие — захватить деревни Мушакен и Напивода, и тонкое германское кольцо вокруг центральных корпусов Самсонова было бы разорвано, положение германцев могло стать критическим.
Но это усилие не было сделано.
Армия никем не управлялась.
В ту же ночь, когда третий батальон наткнулся на Самсонова и его штаб, Бредов встретил Новосельского. Удивительная перемена произошла с этим некогда блестящим офицером генерального штаба: лицо осунулось, щеки ввалились, в глазах был нездоровый блеск. Бредов, подавленный событиями последних дней, ни о чем не спрашивал Новосельского. Но тот сам начал разговор.
— Помнишь, как ты, прости за откровенность, высокопарно говорил о генеральном штабе? Мозг армии — называл ты нас, и вот смотри, как точно мыслит этот мозг, как прекрасно управляет он всем организмом армии!