Соленое озеро
Шрифт:
Говоря таким образом, он пристально смотрел на отца д’Экзиля.
— У меня нет никаких объяснений, — холодно сказал иезуит.
— Суд, значит, будет судить по собственным сведениям, — пояснил Арапин. — Просит ли кто-нибудь из вас слова? — спросил он, обращаясь к индейцам. — Говори, Мазоаки.
Поднялся самый старый из судей. Он был так стар, что руки, которыми он опирался о край стола, тряслись.
— Я был членом трибунала 24 января 1854 года, вынесшего приговор, и должен сказать, что тогда я подал голос за смерть. Но теперь я думаю другое. В прошлом году
Мазоаки сел на свое место.
— Не желает ли еще кто-нибудь высказаться? — спросил Арапин.
Поднялся один из вождей, самый молодой. У него на скулах виднелись, сделанные татуировкой, два алых креста.
— Шошонесы, — сказал он, — братья индейцев племени ута, но они не ута. Нам незачем вмешиваться в их приговоры, но и не надо считаться с тем, что они сказали бы о нашем приговоре. Услуги, которыми они пользовались, не составляют нового факта. Если и был новый факт, который нужно было бы принять в расчет, то я сказал бы, что это все усиливающиеся преследования, которыми нас наказывают американцы. Преследования эти вызваны доносом этого вот человека, которого мы некогда приняли как брата. Я подам голос за смерть.
— Просит еще кто-нибудь слова? — спросил председатель.
Судьи молчали.
— А ты, — Арапин обратился к отцу д’Экзилю, — тебе нечего сказать в свою защиту? Предупреждаю тебя, что время ограничено.
Иезуит отрицательно покачал головою.
— Ну, хорошо, — сказал Арапин. — Раздай камни, Чопи.
Каждому из пяти судей дал делопроизводитель по два кремня: белый и черный. Они взяли их и зажали в руке.
— Теперь мешок!
Чопи обнес всех мешком из буйволовой кожи. Каждый из судей положил в него кремень. Арапин подал голос последним и оставил мешок у себя, так как он должен был объявить приговор.
Последовательно вынул он два черных кремня, затем два белых. Пятый кремень был черный.
— Смерть, — торжественно произнес он.
— Когда? — спросил отец д’Экзиль.
— По правилам, — объяснил председатель, — приговор должен быть приведен в исполнение на рассвете следующего за объявлением его дня. Сейчас девять часов. Значит, тебе жить еще девять часов, до шести часов завтрашнего утра, когда день народится. Но во всяком случае, если ты желаешь отсрочку на сутки, то я, с согласия совета...
— Я ни о чем не прошу, — сказал иезуит.
— Как угодно, — ответил Арапин. — Вы можете удалиться, — Арапин обратился к судьям. — Я и Чопи будем караулить осужденного.
Четыре вождя вышли так же молчаливо, как и пришли.
Сидя в тени, на скамеечке, иезуит молился. Арапин вновь взял свою памятную книжку, номер «New-York Spectatora» и продолжал, делая пометки, свое чтение.
Послышалось легкое храпение.
Арапин, улыбаясь, поднял голову.
— Чопи заснул, — сказал
Он встал, отпер сундук, достал оттуда две жестяные тарелки, два бокала, бутылку рома и консервы и быстро собрал скромный ужин.
— Подойди, — пригласил он иезуита, — ты, должно быть, голоден.
Они ели и пили вместе. Индеец не спускал глаз со своего сотрапезника.
— У тебя нет никакой просьбы ко мне? — спросил он, наконец.
— Есть, — сказал монах. — Со мною был мул. Он остался у тех, кто привел меня к тебе. Я тебя очень прошу следить, чтобы заботились о нем, хотя он уже стар и не может больше служить. Я знаю, что вы добры к животным, и ты не найдешь смешною такую просьбу.
— Я оставлю его себе, — сказал Арапин, — и горе тому, кто обидит его чем-нибудь.
Он прибавил:
— Это все?
— Больше ничего.
— Не хочешь ли ты знать, например, какою смертью умрешь?
— Я, — отвечал отец д’Экзиль, — предпочел бы страдать как можно меньше.
— Обещаю тебе это, — сказал индеец.
Они молча продолжили трапезу. Маленький делопроизводитель храпел все громче.
— Выпей еще стакан рома, — сказал Арапин.
И осушил свой стакан.
— Теперь пойдем со мною, хочешь?
Они вышли. Холодная ночь сияла звездами. Лошади на корде толкались друг о дружку. Огни костров догорали на земле.
— Я проверяю своих часовых, — объяснил индеец.
И повторил:
— Пойдем со мной.
Иезуит следовал за ним. Холодный воздух благотворно действовал на него.
Не обмениваясь ни словом, шли они несколько минут против течения реки, которая здесь, у устья, была очень широка, но течение ее было медленное.
Арапин остановился у ствола одной ивы. Он потянул за веревку, и в тени показалась лодка, мягко ударившаяся о берег.
— Есть пост по ту сторону реки, — объяснил вождь, — там часто забывают отдавать приказы часовым. Я хочу проверить. Ты умеешь грести?
— Умею, — ответил монах.
— Ты будешь грести.
Они пересекли реку, пришвартовали лодку.
— Сядь рядом со мною, — сказал Арапин.
Отец д’Экзиль повиновался. Так они оставались полчаса, может быть, час, смотрели на луну, шествовавшую по своду небесному.
Опять заговорил Арапин.
— Мы здесь на южном берегу реки.
— На южном, я знаю, — сказал отец д’Экзиль.
— Если ты отправишься на восток, к Филмору, следуя по южному берегу, никогда индейцам не придет в голову искать тебя там. К тому же у тебя будет такое преимущество во времени...
— А! — просто сказал иезуит.
— Чего же ты ждешь? — спросил сухим голосом Арапин.
— Я не хочу бежать, — сказал отец д’Экзиль.
— А! — в свою очередь сказал индеец.
Он снова заговорил.
— А если я тебя оставлю здесь и сам вернусь на лодке в лагерь?
— Я останусь здесь, а когда меня спросят, как я сюда попал, я расскажу, потому что моя религия запрещает ложь.
— Она запрещает также самоубийство, — сказал Арапин.
Облако затмило луну. Лица их с минуту были покрыты тенью. Когда свет снова показался, оба они были совершенно спокойны.