Соленое озеро
Шрифт:
Он прибавил, улыбаясь:
— За счет банка Кроссби.
Он взял пальто и свою большую шляпу.
— Вы покидаете нас? — спросил его отец д’Экзиль.
— Нужно, — продолжая улыбаться, ответил Брайам. — Сейчас я получил божественное откровение, приказывающее Собранию старшин и апостолов спеть сегодня ночью Книгу псалмов... целиком. Нам хватит до шести часов утра. Но Господь, поддержавший руки Моисея во время боя, поддержит наши голоса.
И прибавил с мелькнувшей в его маленьких слоновьих глазках иронией:
— А в шесть часов вы будете уже далеко отсюда.
Он проводил их до двери, с полной непринужденностью поцеловал руку Аннабель и пожал руку иезуиту.
В полночь, как было условленно, отец д’Экзиль
Глава десятая
На узком плоскогорье, вроде карниза у скалы, стояла хижина из досок. Она укрывала путешественников, застигнутых бурей в горах. Это место и называлось «Коронованным мормоном».
Хижина эта, в шести милях от священной ограды, отмечала первую остановку курьера, соединявшего Соленое Озеро с Омагою, если ехать через проход Каньон де л’Эко.
Иезуит и его спутница прибыли туда, как и предполагали, в два часа ночи.
— Постарайтесь заснуть, — сказал отец д’Экзиль. — Я сам-то спать не могу. Но если мне удастся хоть мало-мальски сносно устроить вас в этом бараке, тогда, признаюсь, и я засну.
Он высек огонь. В углу хижины нашел кучу сухой травы и покрыл ее одним из двух привезенных с собою одеял.
— Лягте.
Аннабель повиновалась. Другим одеялом он укутал ее, как ребенка.
— Сюда, Мина.
Он ввел в хижину мула, который сам опустился на колени. Пользуясь его тяжелым горячим телом как прикрытием от ледяного, проникающего извне ветра, он улегся около него.
— Хорошо ли вам?
— Да.
— Не нужно ли вам чего-нибудь?
— Ничего.
Слышно было только, как в узких ущельях завывал ветер, а внутри раздавалось мерное дыхание мула.
Напрасно настораживался иезуит. Он не мог разобрать, уснула Аннабель или нет.
Все-таки ему нужно было знать это. Замирая от столь большой смелости, он вытянул руку. Сейчас же рука его встретилась с рукою молодой женщины; он тихонько пожал ее. Но в его руке рука ее оставалась неподвижной и теплой.
Тем не менее отцу д’Экзилю казалось, что Аннабель не спала.
Еще тише отодвинулся он и улегся на свое место возле доброго мула. Множество мыслей теснилось у него в голове. Он очень удивился бы, если бы накануне, когда форсированным маршем он спешил в Соленое Озеро, кто-нибудь сказал ему, что на другой день, в тот же самый час, выиграв отчаянную партию у Брайама Юнга и находясь вместе с Аннабель на пути к освобождению, он будет испытывать такую скромную радость, — скажем прямо, так мало радости. Ему казалось, что он кое-чего не предусмотрел в своих так тщательно разработанных планах, кое-чего не угадал, и теперь попал в безвыходный тупик.
Ах! как далек был сейчас от него сон! С отчаянной настойчивостью искал он причину страшного молчания, которое хранила его спутница с момента их бегства из Соленого Озера. По своей доброте и скромности он не мог допустить единственной разумной причины: стыда, который должен был охватить Аннабель в присутствии человека, которым она с таким преступным легкомыслием пожертвовала ради фантазии, принесшей ей так мало славы.
— Смирно, Мина! Смирно!
Мул, глухо вздыхая, зашевелился. Иезуит приласкал его. Он угомонился.
В наступившем молчании отец д’Экзиль передумал все еще раз и тяжело вздохнул, думая, что понял наконец:
Такая перспектива могла, конечно, привести его спутницу в уныние, что жестоко поразило отца д’Экзиля. Он сердился на себя за то, что сразу не нашел такого простого объяснения, ругал себя легкомысленным и даже эгоистом. Да — зачем отрицать! — он сердился на Аннабель, оттого что она тотчас же не выразила ему благодарность. Как будто бы, вырвав ее из рук гнусного супруга, он в конце концов сделал для несчастной что-нибудь, кроме перемены рода забот!
И внезапно в голове отца д’Экзиля властно встал вопрос, о котором он ни разу не подумал со времени выезда из Хооз-Ранчо: что он сделает с разоренной Аннабель Ли, когда они приедут в Сан-Луи?
Детские заботы, святое недоумение, вскрывающее качества этой души! А вам разве не случалось на войне в какую-нибудь лунную ночь забыть под влиянием этого относительного покоя единственную важную заботу — неприятеля, и заняться тысячью мелких забот мирного времени? «Надо перекрыть крышу гумна, а у меня ни копейки, — думает земледелец». «Будут ли приняты в расчет при представлении к повышению эти часы страданий». — думает чиновник. Потом оба внезапно улыбаются, когда вспоминают, что стоит им только высунуть из-за бруствера голову, и они увидят меловую линию неприятельской траншеи. Ах, как можете вы беспокоиться о других вопросах, когда для вас не решен еще главный вопрос! Но эти муравьи имеют перед отцом д’Экзилем то преимущество, что они знают, по крайней мере, где неприятель. А он, он этого не знает. Он едва различает во тьме тень присутствия враждебных сил.
Мул снова задрожал. Вздохнул. Ах! Вот на пороге дыры, служащей дверью, два зеленых шарика. Затем еще два шарика, тоже зеленых; потом еще два, все по двое и на равном расстоянии... Какое-то мягкое трение. Отвратительные шакалы! Это вы меня так смертельно напугали. Но вы просто несчастные, голодные волки! Подождите. Схватите, если хотите, этот кусок черствого хлеба и исчезните, печальные огни, потому что, я чувствую это, Мина не одобряет моего обращения с вами.
Да, в самом деле, ничего не может быть другого; это страх перед будущим прежде всего; затем тяжесть гнусного прошлого, которое беспрерывно будет тяготеть над нею и отравлять счастливые минуты, если они выпадут ей на долю в жизни. Наконец — увы! — ужасные материальные заботы. Аннабель, без сомнения, сама виновна в своем разорении, но теперь не время упрекать ее в этом. Тогда что же? О, урсулинки в Сан-Луи, конечно, для начала дадут ей приют, и с какой радостью. Но, я это хорошо знаю, если подобную помощь оказывают человеку, который никогда не в состоянии будет расплатиться, то это делается всегда с тайной мыслью, что в один прекрасный день... Но Аннабель, это факт, не имела религиозного призвания. Неужели оно развилось у нее под влиянием всех этих пертурбаций? Не думаю... И отец д’Экзиль, вздрагивая, сознался самому себе, что ему невыносима была мысль о накрахмаленном апостольнике на лбу у Аннабель.
Стало холоднее. Неужели уже наступает заря? Значит, рассветет, а я ни минуты не спал. Что это сейчас за шум? Это не Мина, не жалобы ветра, не шакалы. Боже мой, шаги на дороге! Да, это шаги. И люди, и лошади. К счастью, они слышатся в направлении, противоположном Соленому Озеру. Только бы у них не явилось мысли отдохнуть здесь! Присутствие мула в помещении, предназначенном для путешественников, наверное, вызвало бы ссору. Американцы очень высоко ставят понятие о человеческом достоинстве. Со своей стороны, я нахожу, что надо избегать ссор, особенно, когда с тобою женщина, которую всегда легко расстроить... Они приближаются: проходят мимо; прошли.