Солёный арбуз
Шрифт:
— И Николай.
— А как же Ольга?
— А что Ольга?
Даша вошла тихо, поставила на стол тарелку с шанежками, уселась на застеленной кровати, сложив полные, чуть смуглые руки на коленях. У нее была черная коса, толстая и тугая.
— Вода в Джеби прибывает, — сказала Даша. — И в Тубе и в Канзыбе тоже. Вчера днем двое шоферов перебирались через Тубу вброд. Застряли метрах в десяти от берега. А вечером пошла большая вода и покатила машины — техничку и «газик». «Газик» вез пряники и консервы. Теперь
— Это нам не страшно, — сказал Кешка, — мы в Кошурниково переезжаем.
— В Кошурниково?
— Николай вчера с начальником поезда договорился. После разговора с Зименко. Знаешь Зименко?
— Знаю. Такой длинный.
Они говорили долго. Говорили о важном и о пустяках. Шутили и смеялись, и Кешка хохотал, вытирал лицо розовым полотенцем, но лицо его тут же становилось мокрым, и его снова приходилось вытирать. Букварь сидел молча, уставясь в одну точку, и твердил себе: «Этого не может быть...»
Когда Даша вышла, он спросил:
— А как же Ольга?
— Ты, Букварь, до тошноты наивный, — сказал Кешка. Букварь встал.
— Ты куда?
— Я пойду, — сказал Букварь. — Мне надо.
— Брось ты! Вечером же собирались! Что творится на улице. Дождь и снег! Наводнение вот-вот начнется...
— Я пойду, — сказал Букварь. — Мне надо.
18
Ветер бил в глаза. Бил чем-то белым и мокрым. Букваря ветер не интересовал. Ветер был не страшен, он не мог рассказать о Николае ничего плохого. Он только мог свалить с ног.
Букварь шагал быстро и неистово топтал старые ветки, бархатный мох и оранжевые цветы. Он знал, что будет идти так три часа, а потом свернет с дороги влево, к палатке, и у палатки посмотрит в большие черные глаза Николая. И если Кешка наврал, если Кешка решил пошутить, если Кешка позволил оскорбить человека, придется шагать еще три часа, три часа обратно, и потом найти Кешку, который жрет сейчас желтые соленые огурцы с толстой кожей и ежеминутно вытирает лицо розовым полотенцем, подойти к нему и молча дать в рожу
А если не за что?
Букварь остановился.
Нет, нет и нет! Есть вещи, которым нельзя верить. Нельзя перевернуть небо. И все же Кешкины слова не выходят из головы, выворачивают наизнанку все, что стройно и четко улеглось после разговора с Зименко.
Нет, им нельзя верить, этим словам! Нельзя!
— Ты что, очумел, что ли? Я кричу, кричу... — схватил Букваря за локоть ватника худой, костлявый парень. У него была мокрая губа, и он часто шмыгал носом. — Где тут брод через Канзыбу?
— Там. — Букварь махнул рукой в сторону Канзыбы и, повернувшись, пошел от парня, пошел по своей трехчасовой дороге.
— Да погоди ты! Где там?
— Дальше. Влево такой желтый съезд. Песчаный.
— Погоди! Где ж я его найду? Я ж из Минусинска... Парень держал Букваря за мокрый рубчатый локоть ватника и не отпускал. У него были испуганные глаза и тонкие плаксивые губы неудачника.
— Покажи, — жалостно попросил парень. Букварь машинально повернул за ним и увидел, что идет по грязи, увидел, что впереди, метрах в тридцати от них, стоит новенький «ЗИЛ» с серо-зелеными бортами.
— Я ж ничего тут не знаю... Из Минусинска я... «ЗИЛ» продвигался медленно, парень ерзал на сиденье, матерился и все оборачивался в сторону Букваря.
— Здесь?
— Я скажу
«Конечно, Кешка любит врать, — думал Букварь. — Но он не так относится к Николаю, чтобы врать о нем». Букварь почувствовал, что Даша ему неприятна, хотя он совсем и не знал ее. «Но, наверное, та, если та существует, похожа на Дашу, и у нее, наверное, такая же толстая коса». И Букварь вспомнил другую машину, и другого шофера, и слова: «Все такие, все так просто...»
— ...и этот пристал и тот. Орут. До вечера. Сообщить обо всем Дьяконову!.. Ну и сообщайте сами!
— Кому? Что? — спросил Букварь.
— Я ж говорю, они одурели. По такой погоде добраться к Дьяконову! Знаешь Дьяконова?
— Откуда? Что я ему, родственник, что ли? Знаю, что за Канзыбой. Взрывники.
Шофер снова стал материться, и его тонкие губы вздрагивали от обиды. Ругался он так, словно ныл, словно ему всегда не везло, и сегодня не повезло, и никогда не повезет.
...Надо будет отвести Николая из палатки к мокрым еловым пням или к тем камням, откуда хорошо слушать Канзыбу, и поговорить с ним так, чтобы Ольга ни слова не узнала. Но там, на камнях или у пней, будет темно, и он не сможет посмотреть в глаза Николаю, а без этого он ничего не узнает.
— ...Кустов с меня шкуру сдерет, чтоб он...
А если Николай засмеется или начнет улыбаться, он, Букварь, тоже не сможет не улыбаться, не заставит себя.
— Теперь налево, — сказал Букварь.
Кешка сидит сейчас со своим розовым полотенцем и, причмокивая, пьет янтарный медовый квас. Он должен сидеть так шесть часов, шесть долгих часов, чтобы Букварь смог вернуться и расквитаться с ним за все. За того шофера. За Зойку. За Николая.
— Ну? — спросил шофер. — Как насчет переправы? Букварь поднял глаза и вздрогнул от неожиданности.
Он рванул ручку дверцы и выпрыгнул на дорогу. Бежал по мокрым камням съезда, слышал, как топочут сзади сапоги шофера, бежал, пока не остановился в пяти метрах от воды.
Канзыба взбесилась. Гнала мутную коричневую воду, рвалась к Кизиру, расползалась от бешенства, леденила стволы деревьев, ломала ветви, быстрая, широкая, в добрых двести метров.
— Еще позавчера, — сказал Букварь, — в сапогах переходили.
— Как же быть? Как же я...
Шофер шмыгнул носом, испуганный и жалкий.