Солёный арбуз
Шрифт:
— Уходи! — Ольга кричала. Стояла, сжав кулаки, решительная. — Уходи! Ты ребенок, и не получается из тебя утешителя! Повзрослей!
Букварь резко встал.
Пошел быстро к двери, не глядя на Ольгу, стиснув зубы, у двери обернулся неожиданно и увидел не Ольгу, а скрюченного Буратино, повисшего беспомощно в воздухе, увидел черные нити, натянутые, перекрутившиеся, вздернувшие Буратино над полом. «Все сейчас вот так перекрутилось...» Букварь, застыв на секунду у двери, рванулся к остроносому парню, дернул со злостью черные нитки,
— Ты что? — подскочила Ольга. — Зачем? Букварь, стараясь быть спокойным, медленно снял с желтого пояса нитки, скомкал их, бросил в угол и усадил Буратино на скатерть с подсолнухами.
— Он хоть и пластмассовый, — сказал Букварь, — а все же человек. И ни к чему сажать его на цепь, как дворняжку.
На улице жарило солнце. Отрабатывало за июньские каникулы.
«Ну, сходил? А зачем? Успокаивать? Успокоил? Или проверить слова Виталия? Так он же сказал ерунду. Чепуху! Сам, наверное, любит, вот и кажется ему всякая чепуха! А я... А мне... Просто... мне очень хотелось увидеть Ольгу...»
36
Костыльные молотки были тяжелые, с длинными деревянными ручками. Молотками полагалось пришивать рельсы к шпалам. Рельсы в Курагино завезли, а шпалы полеживали где-то в Абакане. Молотки стучали на плакатах.
— ...креозот — это черная маслянистая жидкость, которой пропитаны шпалы...
Макогон ходил у доски и тыкал указкой в разноцветные квадраты. Макогон был худой, длинношеий, похожий на гусака.
Спиркин записывал все старательно, спешил, звякал пером о коричневые бока чернильницы. Открытая чистая тетрадь лежала на парте перед Букварем. Букварь сидел, подперев рукой голову, и сдирал ногтем черную блестящую краску
— Все поняли? И вы, Колокшин, поняли? Повторите.
— Что? — спросил Букварь.
— Он устал. — Шепот у Спиркина получился таинственный. — Мы весь день собирали дом за конторой...
— За конторой? — сказал Макогон, и ободранная указка снова уткнулась в зеленый квадрат.
На плакатах передвигались по рельсам краны-путеукладчики, рабочие тащили захватами рельсы. Захваты были похожи на большие щипцы, а собранные звенья — на широкие лестницы с толстыми ступеньками.
— О чем ты думаешь? — прошипел Спиркин. — Зачем же тогда ходить на курсы?
— Ладно, отстань! — обиделся Букварь. — Занимайся своим чистописанием.
Он взял ручку, макнул перо в чернильницу, и на тетрадочный лист спрыгнула клякса. Букварь подумал и положил ручку. Ну ее к черту!
«А вот если такими щипцами колоть сахар, получится что-нибудь или нет? Только нужен здоровый кусок сахара. Наверное, размером с целого Спиркина...»
— ...и все пока. — Указка постучала по доске. — Где-то у насыпи валяется несколько шпал. Видел я. Может, все-таки удастся провести практическое занятие? Вы свободны...
Хлопают крышки парт. Будущие путеукладчики свободны. Длинный Макогон смотрит, наверное, сейчас в спину ему, Букварю, и укоризненно качает головой.
— Букварь! Букварь! Что вы так долго!
Вот тебе раз! Зойка. Собственной персоной. Великолепная, как всегда. Топчет у крыльца пыль стройными, загорелыми ногами.
— Я приехала, Букварь. Ты видишь?
— Зойка!
— А ты все учишься! Это уж точно! А у вас, к сожалению, ноги кривые... Нет, это я не тебе, Букварь, это я вон тому парню с восьмеркой вместо ног.
— У тебя новая прическа. Ты похожа на Бабетту.
— Это заметно?
— Что заметно? Прическа или то, что ты похожа на Бабетту?
— И то и другое.
— Само собой!
— Ну, пошли.
— Куда?
— Куда-нибудь. Возьми меня под руку.
— Вся бригада приехала? — замешкался Букварь.
— Нет, я одна. Бригада приедет завтра. И Ольга и Даша...
— Ага, — сказал Букварь и неуклюже взял Зойку под руку.
— Я по тебе очень соскучилась, — шепнула Зойка.
— Ну, и я тоже...
— Как у вас тут, в Курагине?
— Ничего, цивилизация. А как у вас?
— Мастерскую закончили. Новую.
— Так быстро? Как же вы это?
— Мы ведь виртуозы! Что нам стоит! Куда мы идем? Первый вечер — танцы. Второй — танцы. И третий вечер — танцы. Усталое шарканье ног по стареющим, стершимся доскам. Рука на желтой, оранжевой и лиловой талии. Зойка меняет наряды. Проплывают вдруг в толпе танцующих смеющиеся Ольгины глаза. Значит, она приехала. Значит, теперь надо будет проходить мимо нее и не обращать на нее внимания, словно бы ее и нет. Значит, надо будет... Первый вечер, второй, третий...
— А теперь куда?
— Просто побродим. Можно дойти до стадиона. Или до Тубы.
— А где та звезда?
— Звезда?
— Ну, помнишь, ты рассказывал? Та, что горит голубым раз в месяц. Ее любили древние греки.
— Ах, та звезда? Сегодня у нее выходной.
«Я совсем забыл про ту звезду А ты помнишь. Я же ее выдумал! Ладно, пойдем к Тубе. Мы молчим или перебрасываемся пустяковыми словами. Я знаю: твои глаза не молчат. Я боюсь их услышать. Зачем я хожу с тобой? Я и сам не знаю. Потому, что ты этого хочешь. Потому, что мне все равно. И потом, этого требует физиология... Но почему же я не могу тебя даже поцеловать? Я не боюсь. Нет, просто мне надо сказать три слова: «Я тебя люблю». А я не могу У меня их нет».
— Ну вот, мы и пришли к твоему дому
— Так быстро!
— Ага, — сказал Букварь. — Так быстро. Я пойду
— Иди. Без тебя я буду одинока, как милиционер на посту
— Чего-чего?
— Ничего, — засмеялась Зойка. — Разве ты не знаешь? Мою фотографию напечатали в «Известиях». Передовик там, и все прочее. Теперь идут солдатские письма. И в каждом третьем — слова: «Увидев вашу фотографию, моя голова закрутилась, как пропеллер у сломанного самолета... Я одинок, как милиционер на посту».