Солитариус
Шрифт:
А что тогда от неё останется?
Дрозд шёл по скользкому коридору и смотрел на горящие указатели с длинными комбинациями цифр, один из которых – он знал – должен привести его к выходу. Но указатель будто засосало в чёрную дыру.
– Ванька! – Чья-то лапа сцапала за капюшон. – Да Ванька же! Алло, не узнаёшь?
Дрозд нелепо взбрыкнул ногой, чуть не свалившись, поморгал, прищурился – нет, не узнавал. Рослый парень – косая сажень в плечах, широкое лицо в обрамлении рыжеватых волос – засверкал в ответ белозубой улыбкой. Кто это? Один из бывших сотрудников музея?
– Ты представь, – зафамильярничал он, обхватив Дрозда за шею и едва не задушив, –
Улыбка переплавилась в свирепый оскал, но продолжала слепить, отражая свет ламп каждым обиженным зубом. Обида распространялась не только на продажную сволочь, но и на подлого оппонента сволочи, а также на не менее подлых онлайн-букмекеров с их уловками.
– Остерегайся их, брат, это трясина! Сначала у них бонусы за регистрацию, потом ещё чего-нибудь, а в итоге…
Дрозд брыкался, стараясь сбросить тяжёлую руку, но та закаменела на плече будто гипсовая.
– Не, всё, я завязал. Лучше новую машину куплю, а то моя что-то совсем… Нет, я никому не в упрёк! Наоборот, считаю, что все ограничения для Возводелов – предрассудки и дискриминация! Возводелам тоже жить охота. Вот я и коплю… ну, то есть собираюсь. Может, и девушку тогда найду.
– Что же сюда-то пришёл? – сдавленно проворчал Дрозд: думал, что про себя, но получилось вслух.
– Да не знаю. Так, просто. Выпьешь со мной, а?
Дрозд заподозрил, что его куда-то тащат, и рванулся из последних сил. Получилось. Обличитель букмекеров внезапно усох, сгорбился, уменьшился в размерах; зубы спрятались за губами, и их блеск перетёк в глаза, став лихорадочным и изнурённым. Там, внутри, бушевал пожар, Дрозд чувствовал его кожей и боялся, что лицо незваного собеседника вот-вот провалится куда-то – когда не выдержат и рухнут подточенные огнём опоры.
Он попятился. Столкнулся с кем-то, чуть не опрокинул брошенное уборщицей ведро с коричневой водой, взмахнул рукой и случайно задел буйно пахнущую духами даму в лиловом пальто, которая, вместо того чтобы возмущаться, поймала его за запястье и принялась вдохновенно требовать:
– Объясните, ну объясните вы этой дурёхе, что молодым людям такое не нравится! Что это? Это какой-то мешок! Зачем? Не забыла, что мы откладываем на отпуск?
Пару минут дама теребила несчастного Дрозда за воротник и расписывала, как именно она собирается убивать огромное количество времени в тех краях, где всегда лето и море, – лучше бы, конечно, на Поверхности, но и тут, в Приграничье, было бы неплохо. Её дочь отпускала колкости из-за занавески примерочной.
– Объясните! – снова заполыхала дама. – Объясните мне, как можно быть матерью шестнадцатилетней девочки и не заработать нервное истощение? У неё вечные истерики, у меня вечные истерики…
Дрозд еле от них отвязался и выбежал из бутика, куда его втянули, утирая вспотевший лоб.
Люди были всюду. Среди них метались призраки диких всадников, чьи кони яростно били ногами в пол и высекали опасные искры. Под потолком парили и хихикали уродцы из кошмара про взрывающиеся скульптуры. Женщины с полуприкрытыми веками непрестанно извивались, надевая на себя всё новую одежду, потому что старая прямо на них обрастала катышками и превращалась в лохмотья. Пульсировало в затылке. В груди закипало бешенство. Время застыло в гигантской капле янтаря, и Дрозд, понемногу дурея, прошёл вдоль светящихся указателей десять, двадцать, пятьдесят раз, выучил их номера наизусть…
Люди были всюду – выхода не было нигде.
– Чего ты меня учишь? Я не Возводел, мне можно!
–
– Послушай, в наше время нельзя бы таким занудой…
– О, краска осыпалась прямо на моих глазах! Но он сразу сел писать новое. Что с того? У него тонкая натура, понимаете? Тонкая, страдающая натура – это вам не какой-нибудь слесарь!
К груди Дрозд трепетно прижимал букет старой Фемиды, который уберёг лишь чудом. Это было для него сосредоточением чего-то настоящего и сокровенного в сердце разорения и опустошения. Ведь жизнь – это поле, учил Дрозда отец. Поле, пастбище, фундамент. Почему такое слово – «Возводел», как думаешь? Мы возводим дома и возделываем землю. Мы создаём что-то своими руками. И внутри должно быть то же самое. Можно сажать пшеницу и цветы, построить мельницу, мост, деревню или город… Но иногда приходят злые люди, варвары. Они жгут и вытаптывают копытами коней семена жизни из нашей земли, и ничего не остаётся. Эти варвары – мы сами. Когда хотим не того, что на самом деле нужно, и не ценим, что имеем, когда унываем, завидуем, ссоримся или зря тратим время, мы истощаем себя и уничтожаем всё, что взрастили…
– Эй ты!
Спасение пришло нежданно: один из охранников посчитал, что чересчур подозрительным выглядит угрюмый парень, снующий по коридору без цели, так что Дрозда просто взяли за рукав и – слава богу! – препроводили к выходу.
Или это был не тот выход?
Дождь, как пёс, точил зубы об углы зданий, и промозглая сырость бесстыже поползла под куртку. Блики от фонарей дробились на мелкие осколки о шершавый асфальт. Под молчаливыми тополями выясняла отношения молодая пара, источая невыносимые душевные муки и бросаясь фразами в духе «Грозового перевала» – убивать друг друга даже в любви люди во все времена умели хорошо.
Темнота по другую сторону дорожки сгустилась и выхаркнула на Дрозда три скрюченные фигуры.
– Ю-ю-юноша, – резанул по слуху дребезжащий, как жесть под тупым ножом, голос. – Славный юноша, хочешь, погадаю тебе?
– Эй, не пугай мальчика, старая! Глянь: он и так едва жив со страху!
Дрозд пошёл быстрее – а казалось, что стоял на месте.
– Ничего-о, пусть… Время-то всё равно своё возьмёт. Время всё разрушит – и молодость, и чистоту. Все мы – разорители, так что, хороший мой, не вороти носик! Все мы голодные… Я свою душу прожевала давно, одна труха осталась – и твою так бы и сгрызла, только волю дай! Но ты и сам, сам… – Пальцы у старухи, несмотря на погоду, оказались сухими и колкими, как тростинки. – Болит душенька, а? Болит, бесится, кипит жёлчью, ядом изошла… Знаешь, что такое жизнь? – Она прикоснулась к цветам. – Распад. Разложение. Вот и вся правда, другой нет. Однажды будешь на моём месте, как я, с золой в груди!
Её злорадный хрип долго нёсся Дрозду вдогонку, словно запутался песком в волосах и набился за шиворот. Синий василёк, который трогала полоумная ведьма, скорчился и почернел, как мученик на костре. Замелькали в тумане сознания улицы, арки, фонари, светофоры, подземные переходы…
Дрозд не знал, сколько истекло времени, прежде чем он очнулся возле маленького парка в незнакомой части города. Ночь тихо истончалась, но дождь не унимался, словно вспомнил свою июльскую удаль. Прислонясь щекой к холодной решётчатой ограде, Дрозд просунул руку между прутьев – пальцы защекотала ветка осины, уже совсем облетевшей, продрогшей и ищущей немного тепла. Пахло влажной листвой, землёй и железом. Сквозь шёпот ветра слышалось, как в недрах парковой рощи, в пруду, ныряют и крякают утки.