Солнце красно поутру...
Шрифт:
А что нам оставалось? Только буровую мы не остановили, не отсиживаться же в вагончиках! Так постановили всей бригадой. Вышку укрепили дополнительными страховыми растяжками и помаленьку, подменяя друг друга, работали. Спали по очереди — час ты, час я. Но не больше четырех часов в сутки. Раздевались только просушиться. Да все бы хорошо — ребята не стонали, никто не заболел, — но кончились продукты. Сначала наполовину урезали суточную норму, а под конец и эту половину еще наполовину… Терехов неожиданно рассмеялся:
— Не поверите, десять последних дней ели одни болгарские соевые бобы! По банке на брата в сутки. Вот она самая, —
Вместо МИ-8 «прилетели» к нам сразу три оленьих упряжки… Мы самые дальние, вездеход до нас не дошел. Прилетели с начальником базы, с врачом и… с артистами… Чтобы, значит, поздравить нас, выдержавших испытания. Одной из артисток была Акулина, дочка нашего старого знакомого оленевода Степана Неркуди.
Артисты спели, сплясали. И мы повеселились вместе с ними. Тогда и задумала Акулина сменить профессию…
Терехов полистал лежавший перед ним затасканный «Огонек», раздумчиво продолжил:
— Так что же сюда привлекает? Деньги? Конечно, люди, в особенности семейные, не за туманом же, как поется в песне, едут на Север. У каждого свой резон. Ну и чего здесь плохого? Работать едут и понимают, на какую работу. Так что правильно вы говорите, заработок здесь не последняя штука… Но вот давайте рассудим вместе. Средний мой заработок со всеми полагающимися надбавками — восемьсот рублей. Жена получает четыреста. Одеты, обуты не хуже других, в доме, как говорится, достаток, новенькая «Нива» стоит в гараже. Ну и стаж свой по нашим условиям я уже выработал и мог бы хоть нынче махнуть, скажем, в Волгоград или Днепропетровск и купить кооперативку, на которую имеется гарантия.
А я работаю и не собираюсь уезжать. Так что же меня удерживает? Меня, или Гасанова, или Кравченко — всех нас? Романтика? Желание, как говорится, быть на переднем крае? Конечно, все это есть. Только не люблю я громких слов, скажу проще — привычка. Но привычка какая-то особенная, ну прямо как притяжение к магнитному полюсу…
За стеной вагончика что-то состукало. Терехов взглянул в окно и поспешил на улицу. Я тоже вышел. Терехов и дизелист Саша Кравченко склонились над какой-то деталью. Приглаживая кулаком мокрые от пота усы, Кравченко тыкал пальцем в деталь, что-то объяснял. Я прислушался к их разговору и понял, что произошла маленькая поломка движка, и мастер с рабочим обсуждают, как побыстрее ее устранить. Потом Терехов натянул спецовку, и они ушли к буровой.
Странно, но почему-то во время нашего разговора с Тереховым я так и видел перед собой Гошу с печальными его глазами. Вспомнил и «экспедитора», и Симака…
Когда Терехов вернулся, я спросил:
— Скажите, Виктор Павлович, в вашей бригаде в самом деле есть свободная должность и почему она оказалась свободной?
Он ответил не сразу. Переложил на стеллажах керны с привязанными к ним металлическими табличками, присел на крыльцо вагончика, погладил ткнувшегося ему в колени пса.
— Видите ли, в чем дело. Я уже говорил о некотором проценте неприживаемости в наших условиях, то же можно сказать и о бригаде. Так вот, работал у нас один паренек, четко выполнял свои обязанности. Но выполнять только обязанности — этого здесь мало, здесь надо делать все, что потребуется, что необходимо. К примеру, подменить кого-то, заступить на вторую смену, остаться подряд на две, а то и на три вахты. Тот же снег убирать. Такая необходимость случается, и нередко. А мы люди все живые, у каждого есть какие-то свои, личные интересы. Так вот, этот паренек отказался выполнять «не его» обязанности, и бригада не пожелала работать с ним…
Из деликатности Терехов не назвал имя того паренька.
— А что вы об этом вспомнили?
— Да так… Есть тут один, встряска ему нужна.
— Опять летун?
— Летун, но летун как бы поневоле. К людям ему надо, к настоящему делу.
Договорить нам не пришлось: замигала лампочка над дверью, а это означало — зазуммировала рация. Через минуту Терехов кричал в микрофон: «Я — Р-седьмая, я — Р-седьмая! Как слышите? Прием!»
Окончив сеанс связи, он сказал:
— Через час будет проходящий вертолет. Заберет вас.
Вот такие дела. Терехов и Гоша. И еще там всякие «блудные», «приблудные». Кто это сказал: под общим небом мы все едины? Кажется, что-то библейское. Нет, не все едины. Но при чем тут Гоша, при чем другие недавние мои знакомцы? Как-то даже странно: пожил на буровой — и так резко обозначились перехлесты судеб, пролегли такие несоизмеримые параллели.
Обо всем этом я размышлял уже в вертолете.
В гостинице меня ожидала записка такого содержания: «Земеля, если уедешь раньше, чем я вернусь, сапоги и шапку оставь у дежурной. Я постараюсь все же устроиться на настоящую работу, может быть, в тайге или в тундре, и сапоги с шапкой мне пригодятся. Напиши мне письмо прямо на причал, тут меня все знают, и я тебе отвечу, что и как. Уехал я в одно место насчет работы. Ну, пока. Твой друг Гоша».
«Вот ведь и друзьями уже обзавелся», — с грустноватой усмешкой подумал я, перечитывая наивное послание и испытывая при этом не то чувство вины, не то неудовлетворенности собой. Ну чем я могу помочь тому же Гоше? Ведь не устрою на работу, не выдам аванса. И в то же время по-человечески жаль было его…
Отчетливо, до последнего слова вспоминалась болезненно обнаженная и, верю, честная исповедь этого сбившегося с пути человека. Найдет ли он в себе силы подняться над самим собой?
Вставал в памяти, тревожил разговор со «шкипером». Не верил я в его любовь к Северу. В особенности сейчас, после знакомства с Тереховым. Вообще не верил этому человеку. Лишь теперь понял то, чего не уловил сначала — Симак искал поддержки и участия. И насчет «статейки» заговорил не случайно: а вдруг да приезжий журналист напишет о нем, расскажет людям, какой хороший, ни в чем не повинный старый человек Симак…
Днем я купил билет на самолет. На ближайшее время мест не оказалось, и я вынужден был довольствоваться вечерним рейсом следующего дня. Но это даже к лучшему. Когда еще я снова попаду в этот светозарный городок, на шумный причал… Что станется с Гошей, где будет «дырявить» землю Терехов и как станет жить-подрастать милая девочка Катя?
А полярное лето все больше набирало силу. От недавней бури не осталось и следа. Улицы привели в порядок, застеклили выбитые окна, одели новым шифером крыши. И только старые длинные бараки, еще сохранившиеся на окраинах городка, по-прежнему стояли с утомленно провисшими крышами — так повелела им доживать свои дни всесильная вечная мерзлота.