Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]
Шрифт:
ПОТЕХИН. Вы готовитесь ко сну?
ЕВГЕНИЯ. Во сне ко сну?! Чтобы, наконец, проснуться? А это мысль!
Госпожа Ломова прошла к выходу. Потехин отступил и пропустил чудесную особу, затаивая дыхание от волнения.
ПОТЕХИН (мысли вслух). Сказка! Тысяча и одна ночь! Что же это будет?
Госпожа Ломова заглянула в спальню и прикрыла снова дверь.
ПОТЕХИН. Там кто-то есть?
ЕВГЕНИЯ. Там мой муж. Я не хочу спать. Он тяжел и неповоротлив
ГОЛОС ЛОМОВА. Дорогая!
ЕВГЕНИЯ. Попалась пташка. Теперь не отстанет, пока не заснет.
ПОТЕХИН. Не уходите, ради Бога! Я не вынесу этого.
ЕВГЕНИЯ. И я не вынесу, если вы будете здесь торчать. Уходите-ка восвояси. Еще встретимся. Ведь я знаю, что мы живем в одном и том же доме, лишь с разницей во времени.
ПОТЕХИН. И правда!
ЕВГЕНИЯ. Вы счастливее нас. Мы - как пленники в нашем доме, в котором живут другие.
ГОЛОС ЛОМОВА. Дорогая!
ЕВГЕНИЯ. Сейчас, сейчас!
ПОТЕХИН. Я не вынесу этого!
ЕВГЕНИЯ. Ага! А каково мне? Бросаете на меня влюбленные взгляды, а сами весь пыл любви и страсти отдаете другой.
ПОТЕХИН. Она - жена.
ЕВГЕНИЯ. А там - мой муж. Кстати, где ваша жена?
ПОТЕХИН. Уехала в Москву.
ЕВГЕНИЯ. В Москву? В Москву! В Москву!
ГОЛОС ЛОМОВА. Дорогая!
ЕВГЕНИЯ. Иду!
ПОТЕХИН. Но вы ведь любите художника.
ЕВГЕНИЯ. Тсс! Кто вам сказал? Это совсем не то.
ПОТЕХИН. Это вы позировали ему обнаженной?
ЕВГЕНИЯ. Вовсе нет. Это он писал с Марианны, нашей горничной.
ПОТЕХИН. А думал о вас.
Из спальни пронесся храп.
ЕВГЕНИЯ. Заснул наконец. Теперь ночь моя принадлежит вам.
ПОТЕХИН. Сказка!
ЕВГЕНИЯ. Но не я. Вы погубите меня, если прикоснетесь ко мне.
ПОТЕХИН. Не сметь вас коснуться!
ЕВГЕНИЯ. В чем горе? Неужели вы не умеете любить без обладания, грубых ласк с соитием, что вы называете, как босяки... Нет, мне не выговорить этого слова.
ПОТЕХИН. Как выражаются босяки? Трахнуть?
Молодая женщина вздрогнула, точно он коснулся ее.
ЕВГЕНИЯ. Это же убийственно для любви, нежного цветка неги и отрады, как удар кнутом.
ПОТЕХИН. Да, вы правы! Я и люблю вас, как подросток.
ЕВГЕНИЯ. Прекрасно! Так любил меня художник.
ПОТЕХИН. Вы сказали: “Теперь ночь моя принадлежит вам”. Что я могу сделать для вас?
ЕВГЕНИЯ. Давным-давно, целый век, не была в театре.
ПОТЕХИН. Театры уже закрыты.
ЕВГЕНИЯ. Уже так поздно?
В саду сиял день, там люди, Евгения узнает свой мир, Ореста.
ПОТЕХИН. Что там?
ЕВГЕНИЯ. Кажется, подготовка к празднеству - будут представления живых картин, мелодекламация, маскарад...
ПОТЕХИН. Это как райский уголок! Мы можем туда выйти?
ЕВГЕНИЯ. Конечно. В день маскарада...
ПОТЕХИН. Как! Разве это возможно?
ЕВГЕНИЯ. А как мы с вами здесь встретились?
ПОТЕХИН. Вы мой удивительный сон!
Госпожа
ЕВГЕНИЯ. Мы можем выйти на прогулку.
Музыка продолжала звучать. Госпожа Ломова, прогуливаясь с Потехиным в саду, предалась воспоминаниям. Она вбежала в беседку и обернулась: ее облик менялся, как на снимках, сделанных в разное время.
ЕВГЕНИЯ. Я еще училась в гимназии, когда ощутила те веяния, как веяния весны, что называли декаденством. Все было не так. Я радовалась подснежникам ранней весной, самым скромным цветам на лугу в середине лета, ценя эту радость и уже испытывая грусть, что миг этот пройдет, уже минул, безвозвратно канув в бездну времени. Когда этот возвышенный и тонкий строй чувств называли с возмущением декаденством, меня это не пугало. Я знала чистоту моих устремлений. Более правильное слово привилось позже: модерн. Я думаю, юность всегда проповедует модерн, что бы под ним ни понималось: пушкинская хандра, декаданс - это неприятие жизни, ее утвердившихся форм, поскольку мир обновлен, когда в жизнь вступает новое поколение, с порывами к свободе, к красоте, к любви. И мы, как чеховские герои, восклицали: “Здравствуй, новая жизнь!”
ПОТЕХИН. Мы вступали в жизнь с подобными же чувствами. Только это назвали диссиденством. А мы стремились к тому же, что и вы: к свободе, к красоте, к любви.
ЕВГЕНИЯ. Может быть, поэтому мы с вами здесь сошлись, как встарь и ныне? (Меняясь в облике, старея на глазах.) То, в чем видели проявления декаданса, было на самом деле модерн с культом прекрасного в жизни, как в искусстве, как на сцене, в живописи, в архитектуре, в предметах интерьера, при этом с обостренным ощущением скоротечности дня, весны, двух-трех лет юности, с неизбежными утратами и смертью. И все это пронеслось, оглянуться не успели, быстрее, как несется поезд, скорее, чем мы ожидали. Увы! Увы!
ПОТЕХИН. Увы!
ЕВГЕНИЯ. Я покинула Россию еще до войны и революции, словно в предчувствии изгнания уже не находила себе места в отчизне своей, над которой полыхали грозы и серебряные зори, самые настоящие, пугающая и умиляющая красота природы!
Госпожа Ломова взглянула в небеса, где сияли серебряные зори белой ночи и надвигалась гроза.
Потехин предложил вернуться в дом в испуге при мысли, как бы госпожа Ломова не превратилась и вовсе в ветхую старушку и не рассыпалась на его глазах.
К счастью, госпожа Ломова, едва вошли, оказалась в халате, во всей силе ее молодости, как на портрете.
ЕВГЕНИЯ. Меня клонит в сон.
Госпожа Ломова склонила голову на плечо Потехина, он заключил ее в объятия, но она исчезла, он стоял один в ванной комнате, в его руках шелковый халат, мягкий на ощупь, казалось, заключающий в себе все сладострастие Востока в тысячелетиях. Тот же самый - из сна? Ну да! Халатов у Полины много, он не всегда замечал, когда она меняла их, чтобы предстать перед ним в новом облике.