Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]
Шрифт:
Эдесь продолжение сцены с неудачным объяснением...
Шекспир проявляет сдержанность, что в его положении естественно, и граф Саутгемптон не преминул его упрекнуть, может быть, в ответном письме. Поэт сразу отреагировал рядом сонетов:
Меня неверным другом не зови. Как мог я изменить иль измениться? Моя душа, душа моей любви, В твоей груди, как мой залог, хранится. Ты - мой приют, дарованный судьбой. Я уходил и приходил обратно Таким, как был, и приносил с собой Живую воду, что смывает пятна. ПускайПоэт особо выделяет графа Саутгемптона по отношению к юному другу и к смуглой леди, он их просто любит, а с покровителем, которого недаром же он называет “десятой музой”, он связывает свою судьбу в сфере высокой поэзии. По своему обыкновению, Шекспир продолжает развитие темы сонета:
Да, это правда: где я не бывал, Пред кем шута не корчил площадного. Как дешево богатство продавал И оскорблял любовь любовью новой! Да, это правда: правде не в упор В глаза смотрел я, а куда-то мимо. Но юность вновь нашел мой беглый взор, - Блуждая, он признал тебя любимой. Все кончено, и я не буду вновь Искать того, что обостряет страсти, Любовью новой проверять любовь. Ты - божество, и весь в твоей я власти. Вблизи небес ты мне приют найди На этой чистой, любящей груди. {110}Проявление страсти столь исключительно, что, кажется, поэт обращается к возлюбленной, но конкретное содержание сонета, как и предыдущего, таково, что ясно: здесь обращение к другу-покровителю, Шекспир готов виниться перед ним за свое увлечение и юным другом, и смуглой леди. Граф Саутгемптон, похоже, не очень одобрял того, что Шекспир, обладая поэтическим даром, сам выступает на сцене, и поэт соглашается с ним:
О, как ты прав, судьбу мою браня, Виновницу дурных моих деяний, Богиню, осудившую меня Зависеть от публичных подаяний. Красильщик скрыть не может ремесло. Так на меня проклятое занятье Печатью несмываемой легло. О, помоги мне смыть мое проклятье! Согласен я без ропота глотать Лекарственные горькие коренья, Не буду горечь горькою считать, Считать неправой меру исправленья. Но жалостью своей, о милый друг, Ты лучше всех излечишь мой недуг! {111}Поместье Тичфилд. Шекспир и Мэри Фиттон встречаются за воротами парка, где начинается лес по склону над рекой.
После разлуки, с возвращением Шекспира в Тичфилд с книжкой новой поэмы, примирение влюбленных, надо полагать, было полным. Уилл влюблен, как впервые, и, можно даже подумать, что он влюблен в другую особу, совсем еще юную, но это была Молли, смуглая леди сонетов, свежесть юности которой делала ее облик сверкающей изнутри.
УИЛЛ (будто собирая цветы) Фиалке ранней бросил я упрек: Лукавая крадет свой запахМОЛЛИ. Распелся, заглушая звон соловьев пернатых...
УИЛЛ. А кто с Уилли?
МОЛЛИ. Это Кларенс, паж, с которым наш Уилли подружился, мечтая, как и он, явиться при дворе.
УИЛЛ. Сдается мне, какая-то здесь тайна.
МОЛЛИ. И, в самом деле, здесь явились феи.
УИЛЛ. Какие феи? Только струи света между деревьев в тени ветвей.
МОЛЛИ. А Оберон с Титанией?
УИЛЛ. Актеры!
МОЛЛИ. Ты хочешь разыграть меня?
УИЛЛ. О, нет! То водит нас любовь, как в детстве, за нос, в фантазиях с природой заодно, в цветах и пчелах, с пеньем птиц в кустах, мы в царстве фей!
МОЛЛИ. Прекрасно. Я согласна. Но Оберон с Титанией - актеры?
УИЛЛ. Здесь Англия среди морей и лета, здесь вся земля до Индии далекой и в небесах вселенная сияет, и тишина вечерняя, как память в нас воскресающая из всех времен, и шорох листьев, звон ручья, как песнь Орфея, отзвучавшая когда-то, и феи здесь, как первообразы...
МОЛЛИ. И все любовь? Здесь самое время разыграть сценку из «Венеры и Адониса», что мы с Уилли заучили. Это будет сюрприз для всех, но я тебе открылась, чтобы ты не судил нас строго.
Все собираются у опушки леса в ожидании чего-то... Из-за кустов выглядывают Анжелика, Франсис, графиня, сэр Томас, а с другого места сэр Чарльз Данверз, сэр Генри Лонг и другие; в лесу сбежалась и прислуга в ожидании чудес.
ГРАФИНЯ. Мы видели Оберона с Титанией, и фей, и эльфов целый рой, но то ведь были все-таки актеры, я думала...
ФРАНСИС. И мне казалось так, и я их не пугалась, лишь смеялась забавным шуткам развеселых эльфов, отнюдь не маленьких, скорее взрослых по возрасту и стати мужичков, но столь подвижных...
СЭР ТОМАС. Нет, видим мы не фей, пред нами нимфы, едва одеты, в туниках прозрачных...
ГРАФИНЯ. А кавалеры строгие у них, обросшие чуть шерстью и с копытцами...
АНЖЕЛИКА. Сатиры! Вид у них забавный. Боже! Едва одеты...
СЭР ЧАРЛЬЗ. Вовсе не одеты.
АНЖЕЛИКА. Куда они бегут? На праздник Вакха?
СЭР ЧАРЛЬЗ. Бежим и мы за ними.
КЛАРЕНС. Это сон!
Показываются граф Саутгемптон, Шекспир и другие. Они замечают сатира.
ГЕНРИ. Сатир? Проказник эльф предстал сатиром? С него ведь станется, когда коня изображать умеет в беге, с ржаньем, ну, прямо страх, несется на тебя, и нет спасенья...
УИЛЛ. Как во сне бывает.
АНЖЕЛИКА. Так мы все спим в лесу и видим сны?
УИЛЛ. Мы в Англии, а снится нам Эллада.
На опушке леса, освещенном закатными лучами, между тем как в лесу под купами деревьев воцарились сумерки, проступают две фигуры.
ФРАНСИС. Ах, что там? Свидание?
УИЛЛ. И в самом деле! Что я говорил вам? Там, на опушке, свет дневной сияет, когда у нас почти что ночь взошла. Там свет сияет красоты - богиня, как статуя ожившая, склонилась над юношей прекрасным, точно бог.
АНЖЕЛИКА. Ах, это представленье по поэме «Венера и Адонис»?
СЭР ЧАРЛЬЗ. Это сон. Саму Венеру кто сыграть сумеет, когда на сцену не пускают женщин, и роли их дают играть юнцам. А эта - столь прекрасна женской статью и женским ликом, что нежней цветов, и нет сомненья, женщина она.
СЭР ГЕНРИ ЛОНГ. Причем прекраснейшая из женщин!
СЭР ЧАРЛЬЗ. А с нею кто же? Тоже нет сомненья, прекраснейший из юношей - Адонис!
ГЕНРИ. Немая сцена? Или пантомима? Нет, поцелуям нет конца, хотя Адонис тщится вырваться из плена прекрасных рук и нежных губ богини, не странно ли, счастливейший из смертных и красотой блистающий, как Феб... Ах, нет, Венера что-то говорит.