Солнце мертвых (сборник)
Шрифт:
А околоточный в записку:
– Что же делать, раз я по обязанности долга… Я очень хорошо знаю…
А Кирилл Саверьяныч посмотрел на Кривого и говорит:
– Даже после смерти напакостил! И все из пиджака!
А околоточный сейчас в протокол:
– Из какого пиджака? Объяснитесь.
Кирилл Саверьяныч бородку оттянул и сделал лицо очень умное и даже как обиделся.
– А вот как. Сидели мы за пирогом и рассуждали… про жизнь. И Кривой слушал у двери. И тогда молодой человек, их сын – ученик реального училища, стал укорять его,
– Верно! – подтвердил и околоточный. – Это понятно.
– Вот. Необразованный человек не поймет, конечно, а образованный… это понятно… И я ему, этому самому Кривому, стал объяснять даже из Евангелия… насчет властей и про жизнь… А он вдруг обозвал всех нас холуями… – это вы обязательно запишите! – и тогда молодой человек, а их сын, действительно бросил на пол стакан в его направлении и попал в пиджак и забрызгал… Вот он обиделся и сказал, что донесет на всех, и побежал в участок. Это сущая правда.
Так складно у него вышло. Ну, конечно, что тому, раз он мертвый? А то бы канитель. Время очень строгое было. И околоточный подтвердил.
– Был он там, верно, и наскандалил. Мы его совсем прогнали. Но это не относится…
И зачеркал в протокол. А Кирилл Саверьяныч в окошечко смотрит. И вдруг с чего-то обиделся и опять:
– Не понимаю, при чем тут я… От работы отрывают…
А околоточный ему:
– Нам пуще эти канители надоели, но закон такой. – И мне запрос: – Какой донос он на вашего сына послал и куда? Тут в записке есть…
И показал перышком на Кривого.
– Да какой же донос, раз он пьяный был! – говорю.
– Мало ли что! Пьяные-то и проговариваются. О чем донос?
Да что я, святой дух, что ли? Такой придира!
А тут Колюшка и входит из училища. Как узнал все, так и окаменел.
А околоточный сейчас его на допрос:
– Объясните показание! Вот что он в письме пишет…
Прочитал ему. Колюшка смотрит на него и как ничего не понимает.
– Ну-с, – говорит. – Какой донос он послал и куда?
А Колюшка стоит помертвелый и шепотом так:
– Мы его, мы… Господи!
И за голову схватился. А околоточный – чирк в протокол.
– Что это значит? – спрашивает. – Тут у вас путаница… Как же это вы? Что – вы?..
Кирилл Саверьяныч тут осерчал.
– Что же, подозреваете, что они его удавили? Он нравственно думает… от обиды… Он же сам в письме пишет!.. Может быть, и меня вы в чем подозреваете?
– Не подозреваю вас, – говорит, – а все-таки странно. Как же это вы… Вы скажите чистосердечно…
А мой-то взглянул на Кривого, сморщился и убежал из комнаты. А околоточный мне строго:
– Вернуть его! Я именем… требую. Позвать!
Побежал я за Колюшкой. А он уткнулся головой в окно, так в шинели и стоит. Обернулся да как зыкнет:
– Уйдите!
Я его и так и сяк – нет!
– Вот, – говорит, – что мы сделали! И это я, я…
Прихожу в комнату к ним, а околоточный что-то оправляется и шепотком с Кириллом Саверьянычем. И лицо у него ничего, не строгое. А Кирилл Саверьяныч сделал такую злую физиономию и вдруг на меня:
– Не понимаю вашего сына! – на «вы» стал. – И Александр Иваныч удивляется… Как он у вас неразвит и глуп!
А околоточный ничего.
– Он, должно быть, протокола испугался… Ну, как-нибудь покончим… – Дал подписать и щелкнул портфель. – Доносы меня беспокоят… Хотя вы не беспокойтесь, потому что я так и записал, что нашел труп с явными признаками удавления… самоубийства… Мм-да-а…
А Кирилл Саверьяныч меня ногой. А околоточный в окно смотрит и думает.
– Ну-с, мы его сейчас заберем… Погода-то какая! Опять грязь…
А Кирилл Саверьяныч опять меня ногой.
Велел околоточный брать Кривого и в карету помощи. Понесли его и гитару забрали и что было, какое имущество. Ну, конечно, я проводил околоточного в сени и попросил, чтобы вообще… не было какой канители… И он любезно мне:
– Ничего, теперь, кажется, все ясно… Кляузник такой был… Отлично его знаю.
Вернулся я в квартиру, а Кирилл Саверьяныч как накинется на меня:
– Вот как вы цените отношение! И меня запутали! Я из-за вас теперь в протокол попал? Запутали вы меня! Из-за всякого мальчишки… Он у вас на язык невоздержан, а я тут по чужому делу! У меня и так расходов много… Нет, мне надо быть подальше… Я теперь вижу… как к людям снисходить…
А тут Колюшка и влетел:
– Пожалуйста! Можете уходить… Вон!
– Как вон? Ты… смеешь? Он при тебе смеет? меня? Это он мне-то! Щенок! дрянь эдакая, шваль, молокосос! Тебя еще пороть надо, мерзавца безмозглого! Я тебе еще покажу, какие ты слова говорил!
Я совсем растерялся, а Колюшка одно и одно:
– Вон! вон! Папаша в вас не нуждается, в вашем снисхождении!
А у того глаза заюлили, не знает, что сказать. Даже позеленел.
– Твое, – говорит, – мерзавец, счастье, что свидетелей нет, а по закону я отца не могу притянуть! И я сам, сам ухожу… сам! Ноги моей не будет! – Потом скосил на меня глаза и кипит: – Только у таких и могут быть такие… хулиганы!
Ни за что обидел и ушел. Чуть было мой его не растерзал. Схватился, но я его за руку удержал. Потом ушел к Наташе в комнату и затворился. Вот как обернулось. Такая неприятность, и даже Кирилл Саверьяныч, которого я уважал, оказался таким занозливым. А тут еще донос какой-то Кривой послал…
Пошел я к Луше – на постель прилег от сердца, – она мне:
– Мочи моей нету… засудят Колюшку… Вот какой негодяй оказался… Что он про него написал? Возьмут его, как Гайкина сына…
Дал ей капель и пошел к Колюшке. Дергаю дверь – не отпирает. С крючка сорвал. Сидит над столом и голову на руки положил.