Солнце мертвых (сборник)
Шрифт:
И вот когда я был в таком удручении и проклял всю свою судьбу и все, проклял в молчании и в тишине, в холодную стену смотремши, проклял свою жизнь без просвета, тогда открылось мне как сияние в жизни. И пришло это сияние через муку и скорбь…
Пятый день Рождества пришел, и собирался я уж к вечерку пойти на дело, приходит хозяйка и говорит:
– Спрашивают вас тут… в прихожей…
А это повар знакомый должен был зайти по делу.
Вышел я в прихожую и не вижу, кто… Слышу голос незнакомый и не мужской, тоненький:
– Вы Скороходов?
А темно уж было и не видать в прихожей. Сказал я, что самый и есть Скороходов, и позвал в комнату. Вижу – женская фигура, а разобрать не могу, кто.
А она и говорит:
– Это я… Мы у вас жили… Я вам письмо от Коли…
Лампочку я засвечал, чуть не уронил. Так все и забилось во мне. А это она, жиличка наша, Раиса Сергеевна, беленькая-то… В жакеточке и башлычке… Увидела Черепахина и назад… А я ей показал на голову. И подает записку.
– Ничего, ничего… не пугайтесь…
Не могу прочитать… Увидала она, что я не могу, сама мне прочитала. И все меня за руку держала.
– Не плачьте… не надо плакать…
Теперь все прошло, и все я знаю… А тогда камнем все навалилось на меня. А он тогда суда ожидал в другом городе и со мной прощался. И как она меня нашла в такие дни, и как все вышло, не знаю. Кто уж указал ей пути? Не знаю.
Ах, как он написал! Как мог к душе моей так подойти и постичь мою скорбь! Я его письмо всем сердцем принял и вытвердил…
«…Прощайте, папаша милый мой, и простите мне, что я вам так причинил…»
Слезы у меня все застлали, ничего не вижу, а она меня за руку держала и так ласково:
– Не надо… не плачьте…
Ушла она… Что тут говорить? Тут не скажешь, что пережито…
XXII
Ах, какая была ночь!.. Утро пришло наконец. Собрался я и поехал туда… Только бы его застать, повидаться бы только в последний раз…
Потом, как приехал я туда, в гостинице меня нашли, но ничего мне не сделали, потому что я прямо сказал, что получил письмо и приехал проститься. Письмо взяли…
– Берите и меня… – говорю. – Посадите меня с ним…
Но меня оставили в покое. И с неделю выжил я там, но не мог увидеть. Ходил-ходил кругом и ничего не узнал. Потом мне сказал один:
– Поезжайте домой и получите уведомление… И не надо расстраиваться. Дело еще не закончено.
И обманул ведь! Не поехал я. А на другой день суд должен был происходить… Да не состоялся. К ночи убежало их двенадцать человек… Восьмерых поймали, а Колюшку не нашли…
Потом узнал я все, почему не нашли… И вот тут-то открылось мне как сияние из жизни.
Через базар побежал он на риск, пустился на последнее средство. И видит – лавочка в тупике. Вбежал в нее, а там старик один, теплым товаром торговал. На погибель бежал, на людей, а вот… Бог-то!..
Вбежал в лавочку, а там старик один дремлет в уголку на морозе.
– Спасите меня или выдавайте!.. Некуда, – говорит, – мне больше!..
Только и сказал. Один бы момент – и погибель ему была… Глянул на него тот старик, взял за рукав и отвел за теплый товар.
– Постой, молодец… Сейчас я тебе скажу…
Так и понял тот, что сейчас выдаст, да ошибся. К уголку старик отошел и подумал. А в том уголку-то иконка черненькая между валенок висела…
И вот сказал ему тот старик:
– Не должен бы я тебя принять по правилам, а не могу. Раз ты сам ко мне пришел, твое дело. Полезай в подвал на свое счастье.
И уж лавки на базаре все были закрыты, один тот старик задремал и запоздал. И вот надо было ему запоздать…
И опустил его в подвал под лавкой. И потом валенки туда ему кинул и теплую одежду. И хлеба ему опускал. Две недели выдержал его так, а потом повез товар в село на базар и Колюшку провез в ночное время из городу и выпустил в уезде у леса.
– Бог, – говорит, – тебе судья… Ступай на свое счастье!..
Как чудо совершилось.
Писал потом мне Колюшка:
«Есть у меня два человека: ты, папаша, да вот тот старик. И имя его я не знаю…»
Потом был я в том городе, нарочно поехал в Великом посту. Хоть повидать того старика и сказать ему от души. Был. Обошел все лавки с теплым товаром. Четыре их было: три в рядах, на базаре, и четвертая в уголку, в тупичке. Вошел в нее, смотрю – действительно, старик торгует. Строгий такой, брови мохнатые, и в очках.
Купил у него валенки и варежки и говорю:
– Вы для меня очень большое одолжение сделали…
Даже поглядел на меня с удивлением.
– Какое одолжение? Взял я с вас, как со всех. Конечно, в магазине бы с вас на полтинник дороже взяли, это верно…
А я так пристально на него посмотрел и говорю тихо ему:
– Не то. Вы, – говорю, – сына мне сохранили!..
Так он это отодвинулся от меня и говорит строго:
– Что это я вашего разговору не пойму…
А я опять в глаза:
– Не могу я, конечно, вас по-настоящему отблагодарить… Только вот просвирку за ваше здоровье буду вынимать… Как ваше имя, скажите!..
Пожал он плечами и улыбается.
– И все-таки не пойму… Но если уж вам так желательно, так зовут меня Николаем…
Ведь это что!
– И моего сына зовут тоже Николаем… – говорю.
– Очень приятно, но только я никого не сохранял… Торгую вот помаленьку.
А сам так ко мне присматривается. Очень мне это понравилось, как он себя держит. Глянул я на уголок, а там между валенок черный образок висит. Говорю старику: