Солнце на стене
Шрифт:
Клим работал кладовщиком. Детей у них двое: сын в армии и взрослая незамужняя дочь. Ее я еще не видел, но, судя по мутной любительской карточке, вставленной в общую раму, она пошла в отца. Такая же широкая и некрасивая.
Жили они неплохо. Во дворе полно всякой живности: корова и тучный боров, куры, утки, гуси. О питании можно было не думать, об этом позаботился председатель. Климу отпускали на меня продукты. Вернее, Клим сам себе отпускал — он ведь хозяин кладовой.
Тетя Варя — так звали его жену — показала маленькую комнату, но я попросился на сеновал.
Хозяйка проводила меня. Сеновал был просторный. Под самым потолком окошко. Кое-где крыша просвечивает. Пахнет сосновыми досками и сенной трухой. На толстой балке висит связка березовых веников.
— Подойдет, — сказал я, осмотрев новое жилище.
— Я тулуп принесу, будет мягко, — сказала тетя Варя. — Настя спит здесь до первых заморозков.
Настя — это хозяйская дочь.
Тетя Варя прислонилась к косяку. Ей хотелось поговорить. Деревня дальняя, и не так уж часто сюда наведываются из города.
— Почему вашу деревню назвали Крякушино? — спросил я, чтобы поддержать разговор.
— Крякушино и Крякушино, — сказала она. — И при дедушке моем была Крякушино.
— Я думал, у вас уток много.
— Никак охотник? Мой-то тоже охотник… Видал медвежью шкуру на полу? В позапрошлом году свалил мишку. Две кадки мяса насолила. Мясо как говядина. Жестковато, правда. Медведь-то старый был.
Солнце спряталось за лесом. Еще минуту назад оно, огромное, красное, до половины висело над вершинами деревьев. А сейчас лишь желто-красное пламя плескалось над лесом. Я сел на теплый камень, ноги свесил к самой воде. Берег озера пологий, песчаный. А там, где кусты подступили к воде, — обрывистый и неровный. Растопырились в разные стороны облезлые прошлогодние камышовые метелки. Когда дует ветер, из шишек вылетает пушистый рой. Помельтешив над водой, желтый пух медленно опускается.
Хорошо здесь, спокойно, но мысли у меня невеселые. Я должен был жить с Венькой у председателя колхоза. Но пришлось отказаться, потому что гостем председателя был и Сергей Сергеевич. Мне не захотелось жить вместе с доцентом, хотя, по словам Веньки, он остроумный и веселый человек. Ему что-то около сорока, но выглядит гораздо моложе. У него жена учительница и двое ребятишек. Но это не останавливает студенток, им нравится моложавый доцент. Это тоже Венька рассказывал.
Плещется вода о берег. Рядом в кустах устраиваются на ночь птахи. Слышно, как в деревне тягуче скрипит ворот — кто-то достает из колодца воду. Ярко зажглась над озером звезда, будто кто-то там наверху повернул выключатель. Я сижу на камне и слушаю лесные шорохи.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Еще издали я услышал громкие голоса. Спорили наши и деревенские. В сумерках мерцали красные огоньки папирос. У клуба кучкой стояли девчата, дожидались, чем кончится перебранка.
Не хотелось мне влезать в это дело, но и пройти мимо нельзя: чего доброго дойдет до драки, а это совсем ни к чему. Нам жить здесь еще две недели.
Из дома председателя вышел Венька. Он был раскрасневшийся — видно, только что от жаркого самовара отвалился. Увидев меня, Венька подошел.
— Чего они разорались? — спросил он, кивнув в сторону клуба.
— Пошли, а то сцепятся, — сказал я.
— Идиотская привычка — доказывать что-то при помощи кулаков…
— Как будто ты не дрался!
— Это не мой принцип выяснять отношения.
— Ни разу не дрался? — удивился я.
Мы подошли к клубу. Пять наших парней во главе с Володькой Биндо перебранивались с деревенскими. Рослый парень в синем плаще, вращая белками хмельных глаз, наступал на Биндо.
— Мы вас не звали, — бубнил он. — Гляди, живо завернем оглобли…
— Замолкни, тля! — сквозь зубы отвечал Биндо.
— По домам, ребята, — сказал Венька. — Завтра рано вставать.
Рослый парень изловчился и сцапал Биндо за ворот. Рубаха треснула. Володька хмыкнул и замахнулся, но тут я вклинился между ними.
— Погудели и хватит, — сказал я. — Бойцы!
— Пусти, я ему, подлюге, врежу… — стал вырываться Биндо, но я его оттер в сторону.
Рослый парень в плаще косо посмотрел на меня.
— Понаехали тут… Гляди, на горло наступают!
— Дай я ему, фраеру, в лоб закатаю… — шумел за моей спиной Биндо. — Еще за грудки, гад, хватает… Пуговицу оторвал!
— Не от штанов ведь, — сказал я.
Кто-то засмеялся. Негромко так, осторожно. Потом еще кто-то. И я почувствовал, как накалившаяся враждебная атмосфера разрядилась. Зайцев, который сначала неодобрительно поглядывал на меня, ухмыльнулся и, подняв с земли крошечную пуговицу, протянул приятелю.
— Есть тут одна рыжая… — ухмыльнулся он. — Попроси — пришьет.
Ребята еще немного беззлобно потрепались и разошлись. Я так и не понял, из-за чего разгорелся сыр-бор. То ли этот рослый в синем плаще прицепился к Биндо, то ли наоборот.
Поравнявшись с домом председателя, где светились за занавесками два окна, Венька сказал:
— Умеешь ты с ними разговаривать…
— С ними?
— Зайдем к нам? Председатель — отличный мужик.
— А этот… Сергей Сергеевич дома? — спросил я.
— Они дуют чай и спорят о смысле жизни.
— В другой раз когда-нибудь, — сказал я.
В среду в Крякушине объявился Шуруп. Пришел он к вечеру, запыленный, усталый. В новом пиджаке, белой рубашке с бабочкой и серой фетровой шляпе. За спиной гитара в чехле, на плече вещмешок.
Я только что поужинал и сидел у плетня под старым разлапистым кленом с учебником древней истории.
— Знаешь такую пословицу: век учись — дураком умрешь? — услышал я знакомый голос. — И еще: встретились два мудреца. Один говорит: «Я пришел к выводу, что ничего не знаю!» А другой в ответ: «А я и этого не знаю».
На тропинке стоял ухмыляющийся Шуруп. Загорелое лицо, из-под шляпы выглядывает желтая челка.
— Какими судьбами? — поинтересовался я.
— Захотелось к вам, на курорт, — сказал Сашка. — А потом, не могу спать в пустой комнате… Вижу кошмарные сны, будто куда-то бегу, а меня кто-то догоняет, и ноги у меня такие ватные… К чему бы это, а?