Солнце на стене
Шрифт:
Я смотрел им вслед. У Оли красивая фигура: длинные ноги в светлых чулках, узкая талия. И приятельница ничего, только очень высокая и худая. Оля взяла Тапирчика за руку и что-то сказала, тот вырвал руку. Мне стало грустно. Я вспомнил, как однажды сказал мой приятель Глеб Кащеев: «Когда я вижу хорошенькую девчонку с другим, у меня такое чувство, будто меня обокрали…» Нечто подобное и я сейчас испытывал.
И тут меня словно кто-то подтолкнул: я сорвался с места, догнал их и взял Олю за руку. Все уставились на меня. Чернявый так и сверлил злыми глазами.
— Я вас догоню, — сказала Оля.
Мы остались вдвоем на тротуаре. Я смотрел в ее темно-серые глаза и молчал.
— Я вас не больно ударила? — спросила она.
— Ударьте еще раз и назовите ваш телефон.
— Старая песня, — сказала она. — Вы забываете, что мы с вами две враждующие стороны… И я не хочу быть изменницей…
— Оля, кончай! — услышали мы.
— Вы испытываете терпение моих друзей, — сказала она.
— Я узнаю телефон в справочном.
— Гениальная догадка! — засмеялась она. — Теперь я могу идти?
— Я позвоню…
— Отпустите мою руку!
— Завтра же, — сказал я.
Матрос хмуро тянул пиво и смотрел на меня.
— Щемит тут, Андрюха… — сказал он и потыкал пальцем в полосатую грудь. — Никак прошла она…
— Кто?
— Понимаешь, раньше была, я чувствовал, а теперь вот нет… Не чувствую, хоть тресни!
Я ничего не понимал. Но по Валькиному лицу видел, что говорит он всерьез.
— А как без этого жить-то?
— Без чего?
— Этой… любви нету. Чужая она стала мне, понимаешь?
— Поругался?
— В том-то и дело, что нет! Когда поругаешься, понятно, а тут другое.
— С чего ты взял, что нет ее… любви?
— Рябая какая-то стала… На лице пятна. Пузо горой. Сидит у окна и смотрит, а ничего не видит. Со мной почти не разговаривает, как будто я виноват…
— А кто же еще?
— Вот дела, — сказал Валька.
Я не особенно разбирался в этих вопросах. Почему женщины перед родами не любят своих мужей?
— Говорит, рожу и уйду от тебя, изверга, — продолжал Валька. — Почему так говорит?
— Не уйдет, — сказал я.
— Нет, ты скажи: почему так говорит?
— Вот родит тебе сына или дочку…
— Сына, — сказал Матрос.
— …и все пройдет. И эта… любовь вернется.
— Не подпускает она меня…
— Побойся бога! — сказал я. — Ведь ей скоро…
Мы стояли у ларька и разговаривали. К прилавку подходили люди, пили пиво и уходили. И лишь один чернобородый карапузик застрял у прилавка. Он стоял рядом с Валькой, и на них без смеха нельзя было смотреть: гигант Матрос и кроха — Черная борода. Борода медленно тянул пиво из толстой кружки и, задирая голову, в упор разглядывал Матроса.
— Где вы свитер достали? — спросил он.
Валька с высоты своего роста посмотрел на него и угрожающе засвистел носом.
— Английская королева подарила, — сказал он.
— У вас насморк? — вежливо спросил парень. Он был без шапки, и черные короткие волосы опускались на лоб.
— Послушай, приятель… — начал Матрос.
— Мы не познакомились, — перебил чернобородый. — Аркадий Уткин. — Он протянул руку. Глаза у парня чистые, и он вполне дружелюбно смотрел на нас. Я пожал ему руку. И вдруг почувствовал, что парень сжимает мои пальцы. Я тоже напряг мышцы. Хватка у него железная.
Аркадий Уткин попробовал таким же манером поздороваться и с Матросом. Я видел, как Валькины брови удивленно полезли вверх. Потом он усмехнулся и стиснул чернобородому руку.
— Сдаюсь, — сказал Уткин.
Мы выпили еще по кружке. Парень оказался скульптором. Вот почему у него пальцы такие сильные.
Уткин приехал из Ленинграда в наш город полгода назад. Он рыбак, а вокруг полно озер. Если Валька не возражает, то Уткин рад будет познакомиться с ним поближе. Ему нравится Валькино лицо.
— Возражаю, — сказал Матрос.
Но Уткин оказался упорным малым. Он сказал, что это не к спеху и с Валькой ничего не сделается, если немного попозирует.
— Приходите на той неделе в любое время. Я вам покажу свои работы.
Уткин, в общем, нам понравился. Мы попрощались и ушли. На этот раз наши рукопожатия были легкими и дружескими.
— Он будет лепить меня? — спросил Матрос.
— Заставит раздеться догола, возьмешь в руки стокилограммовую штангу и будешь неподвижно стоять два часа…
— Со штангой? — удивился Валька.
— Курить и читать не разрешается.
— Вылепит какого-нибудь урода, а потом всем на посмешище выставит, — сказал Валька. — Теперь черт знает чего лепят…
— Зайдем к нему, посмотрим.
— Разве что посмотреть, — сказал Валька.
Мы доехали до вокзала. Матрос жил недалеко от завода. От дома до проходной — одна выкуренная папироса, так Валька определяет расстояния.
На станцию прибыл пассажирский. Лязгнув сцепкой, от состава отвалил локомотив. Зеленые бока лоснились. Над круглой башней вокзала медленно расползлось выдохнутое паровозом облако. По железному карнизу лениво бродили голуби. Они равнодушно смотрели на суетящихся по перрону пассажиров. Голуби привыкли к поездам, которые приходят и уходят, к шумливой толпе людей, свисткам кондукторов, лязганью автосцепки и змеиному шипению тормозов.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Выйдя из цеха после гудка, я у проходной увидел знакомый «Запорожец». Он стоял близ высоких железных ворот. Одно колесо в сверкающей луже. В луже отражались небо, весенние облака и решетчатые ворота с большими латунными буквами — ПВРЗ. Расшифровывается это так: паровозовагоноремонтный завод. Здесь я работаю.
В машине сидели мои приятели Игорь Овчинников и Глеб Кащеев. Стекло опустилось, и Кащеев, высунув черную лохматую голову и делая вид, что не замечает меня, громко спросил вахтера: