Солнце на стене
Шрифт:
Когда Кащеев надоедал Игорю до чертиков, тот задавал Глебу на первый взгляд вполне невинный вопрос:
— Как там, в клубе собаководства, кончился траур?
Или:
— Покойному спаниелю еще не воздвигли монумента?
Глеб сразу умолкал и начинал пыхтеть.
За этим крылось вот что. В купе, в котором он ехал, сидели три охотника, на полу смирно лежала длинноухая спаниелька. У Глеба оказалось верхнее место. Он вежливо попросил охотников уступить ему одно нижнее, так как наверх ему трудно забраться. Шутка ли, больше центнера весу. Охотники не отнеслись к просьбе Кащеева с должным вниманием. И пришлось ему, кряхтя и отдуваясь, забираться на верхнюю полку.
Под вечер, когда охотничьи рассказы были в самом разгаре, Глеб зашевелился на своей полке. Возможно, он просто хотел повернуться на другой бок, но тут поезд стал резко тормозить, и Кащеев рухнул на пол, где безмятежно почивала высокопородистая спаниелька.
Свидетели утверждают, что собака даже не пикнула. Смерть ее была легкой и мгновенной… Но это обстоятельство не смягчило охотников. На скандал сбежался весь вагон. Спаниелька оказалась чуть ли не гордостью советского охотничьего собаководства. У нее было столько медалей, что на выставках хозяин носил их на специальной подушечке, так как низкорослому псу это было не под силу. В общем, они заломили такую цену, что Глеб глаза вытаращил и стал яростно торговаться. Ударили по рукам на пятидесяти рублях. Тридцать Кащеев каким-то непостижимым образом в поезде раздобыл, а двадцать ему поверили в долг. Причем охотники пригрозили, что если в срок не отдаст деньги, то напишут про него в «Известия» фельетон…
Глеб — парень с юмором, но почему-то не любил, когда ему напоминали про эту историю.
Вечером, после работы, мы играем с Игорем в шахматы. Он сильный игрок, и мне приходится туго. Я уже две партии проиграл. Надо бы бросить, но проклятое упорство… Я уже вижу, что и эта партия уходит от меня.
Мы сидим на бревнах у ветхого сарая. Ветер с реки треплет соломенные волосы Овчинникова. Он сосредоточен, лоб нахмурен. Думает. Чего тут думать: я проиграл партию!
— Ну их к черту, шахматы… — сказал я.
— У тебя есть шанс.
Деревянный дом, в котором Овчинников снимает комнату, стоит на берегу Широкой. Два огромных клена заслонили фасад. Их ветви царапают белую трубу. Летом здесь рай: прямо под окном плещется река, желтый пляж рядом, тут же под боком лодочная станция. Бери лодку и плыви куда хочешь.
«Запорожец» стоит у сарая. Гаража нет, но это обстоятельство нимало не тревожит Игоря. В гараж нужно загонять машину, а это чревато последствиями: можно промахнуться и вмазать в косяк или вышибить заднюю стену…
Нас пригласили поужинать хозяева Игоря — Калаушины. Хозяин, еще крепкий старик с загорелой лысиной, рыбак. Он недавно вернулся с озера.
Из приоткрытой двери доносится аппетитное шипение: жарятся свежие окуни.
Я опрокидываю на доске фигуры: бесполезное дело!
— Упустил шанс, — говорит Игорь, спокойно собирая фигуры.
О каком же он шансе твердит? Куда ни пойди — шах и шах. А через три хода — мат.
— У тебя есть что-нибудь к ухе? — спрашиваю я.
— Тащим жребий, — говорит Игорь.
— Не мог захватить оттуда?
— Короткая спичка — проиграл, — говорит Игорь.
В его кабинете в шкафу под замком стоит огромная бутыль со спиртом. Для нужд производства. И хранитель этой заветной бутыли Игорь. Узнав про эту бутыль, мы с Кащеевым атаковали его, но безуспешно. У хранителя твердый характер. И мы давно махнули рукой на эту пузатую искусительницу.
Жребий идти в магазин выпал Игорю. Это справедливо: я все-таки только что три партии проиграл в шахматы.
Длинный, с желтыми волосами, в сером пальто, Игорь зашагал по тропинке, чтобы через старый мост выйти на площадь, где большой гастроном. Как обычно у очень высоких людей, плечи у него немного ссутулены. Кепка почему-то засунута в карман. Он снял ее, как только снег стал таять. А вот зачем таскает в кармане — неизвестно.
Я сижу на старом сосновом бревне. Пахнет смолой. Запоздало вскакиваю: так и есть — прилип! На брюках будет пятно. Рассудив, что теперь терять нечего, снова усаживаюсь на бревно. Река течет в каких-то десяти шагах от меня. Широкая вспухла, вода все прибывает. Чего доброго, из берегов выйдет, зима в этом году была снежная. В мутных красноватых волнах мелькает белая щепа, иногда проплывает целая чурка. Измочаленные кусты, вырванные с корнем, цепляются за берега, не хотят плыть.
Возвращается Игорь и присаживается рядом. Мимо нас по тропинке проходит девушка. Волосы русые, синее пальто расстегнуто. Ноги у девушки крепкие, в туфлях на низком каблуке. Мы провожаем ее взглядом.
— Женился бы ты, — просто так говорю я. — Представляешь, приходишь с работы домой, а жена тебя встречает… Горячая от плиты, в фартуке, руки в муке. И румянец во всю щеку. А на плите жарится-парится всякая вкусная еда… Запахи! — Я даже сглотнул. — Жена улыбается, подставляет тебе щечку, ты чмокаешь ее…
— Жалкое сюсюканье, — говорит Игорь.
— Пообедал, лег на диван, ноги вытянул, а жена тебе уже несет свежую газету…
— Вот шляпа, — говорит Игорь. — Опять позабыл выписать «Науку и жизнь»!
— …Садится рядом, аппетитная такая… и рассказывает…
— Как поругалась с соседкой! — перебивает Игорь.
— Тебе не хочется после обеда волноваться, и ты обещаешь устроить соседу скандал вечером… А потом с женой под ручку идешь в кино… На какое-нибудь «Милое семейство». Жена в восторге, а ты…
— Обычно вкусы жены и мужа совпадают, — говорит Игорь.
— Ну и сиди на бревне… Вечно голодный, нестиранный! Жди, когда добрые люди позовут на ужин…
— Погоди, — говорит Игорь и прислушивается. — Можешь зайти на кухню и посмотреть небольшую сценку из семейной жизни моих хозяев.
Из приоткрытой двери явственно доносятся раздраженные голоса. Потом что-то падает на пол, и, зазвенев, выкатывается на крыльцо крышка от кастрюли. Распахивается дверь, и вслед за крышкой вылетает Павел Михайлович Калаушин. Лицо красное, волосы взъерошены. Увидев нас, он сразу приосанивается и, приглаживая пятерней ежик, степенно проходит мимо.
— Далеко собрались, Пал Михалыч? — спрашивает Игорь.
— Жарко в доме, — отвечает Павел Михайлович. — Натопила, понимаешь, мать…
— Проветритесь, — говорит Игорь.