Солнце в «Гнезде Орла»
Шрифт:
— Замолчите, прошу вас, умоляю… — Никогда Султанат не думала, что кем-то когда-то в жизни она будет так унижена и оскорблена. «Попросить ее, что ли, чтобы она отступила?» — подумалось вдруг, но тут же Султанат прочь отогнала эту мысль. Нет, нет, она не сделает этого!
— Прощайте! — сказала Черная Хамис, и в этот миг заметно преобразилось ее лицо; в глазах ее отразилась боль и такая решимость, что Султанат невольно отстранилась, уступая ей дорогу. И уже на пороге, обернувшись, эта женщина с какой-то отрешенностью и тоской вдруг сказала: — Простите меня. — И в этих словах, которые прозвучали совершенно другим голосом, были скорбь и глубокое сожаление.
Султанат, эта крепкая, уверенная в себе женщина, вдруг оказалась сломленной, из ее униженной души готов был вырваться крик отчаяния. Что делать, рвать волосы и кричать, взывать о помощи, что делать?
Рассудок помутился, мысли запутались, как мухи в паутине. Она забылась, как ей представилось, на какое-то мгновение и, когда очнулась, задыхаясь от ярости, выбежала из кабинета. На ступеньках лестницы она нечаянно столкнулась с поднимавшимся наверх Абдал-Урши. Тот растерялся от неожиданности, папка выпала у него из рук, и ветер разнес по всему двору хранившиеся в ней бумаги. Султанат бросилась по переулкам к себе домой. Не заметила, как промчалась это расстояние, и у самых ворот вдруг увидела мужа и эту женщину…
На миг Хасрет и Хамис застыли, испытующе глядя на Султанат.
— Ты ли это? — обратился Хасрет к жене. — Что с тобой? На тебе лица нет…
Не в силах больше держаться на ногах, Султанат прислонилась к стене и с неприязнью посмотрела на мужа. Хасрет был растерян и угрюм. Хамис первая сделала шаг; она, не оборачиваясь, медленно пошла, уверенная в себе, жестокая в своей власти… Что у нее сейчас на душе? Ковыльная степь, выжженная суховеем, с затаившимся где-то колодцем студеной воды, и змея, ползущая к этой воде. А зачем? Ведь змея не пьет воду, она утоляет жажду росой… Но что сделает Хасрет? Может, он сейчас взорвется и крикнет: «Оставьте меня все!» Но нет, он, как безвольная овца, шагнул за ней. Он пошел следом, еле слышно бросив: «Прости меня, Султанат!» Они удалялись. Он шел с трудом. «Да он же пьян! Что делать? Бежать за ним, бежать и вернуть? Нет! Пусть, пусть уходит… Пусть, пусть, пусть!» — застучало в висках. Султанат была убита, раздавлена, и солнце в небе, казалось, потемнело. Нет, это не солнце, это черное, закоптелое дно медного таза, Абала Абдал-Урши не видел, как удалились те двое, он видел только Султанат, это за ней он побежал следом, наспех собрав развеянные по двору бумаги и почувствовав тревогу. И он осторожно подошел к ней:
— Что с тобой, товарищ Султанат?
— Помоги мне! — еле вымолвила побледневшими губами Султанат.
Как ей помочь, озадаченно думал Абала Абдал-Урши, разве он посмеет прикоснуться к ней? И он стоит, обескураженный, растерянный, будто ему приказали прыгнуть со скалы.
— Какое ничтожество… — вдруг проговорила похолодевшая от ужаса Султанат. — Нет, нет, это я не тебе, Абала. Не бойся меня, иди сюда, что-то ноги у меня подкашиваются.
Абала подошел ближе, она положила свою руку на его маленькие, щуплые плечи. Она еле передвигала ногами. С помощью Абдал-Урши поднялась к себе по лестнице, едва переступив порог, упала на тахту и, уткнувшись лицом в подушку, зарыдала — горько, надсадно. Абала Абдал-Урши, смущенный и растревоженный, стоял в каком-то жутком оцепенении, не понимая, что делать, чем утешить ее, так стоял он, не зная, куда деть руки и самого себя. О, если б он мог успокоить ее, он считал бы себя самым счастливым человеком на свете. Он налил из графина стакан воды, и стакан дрожал в его руке.
Всего этого не знал Ашурали, не ведал он, что происходит сейчас в душе гордой и неуступчивой Султанат. Но когда ему стало известно об исчезновении реки, не мог сдержать своего явного удовлетворения. Ему, конечно, было понятно возмущение Султанат, когда они, почтенные старики аула, стояли на руинах Нового Чиркея, но было и обидно: как это она, девчонка, могла на них, убеленных сединами, кричать?
— Вот вам еще одно проявление воли всевышнего. Исчез, испарился наш Сулак. — Ашурали развел руками, на сей раз искренне поверив, что предсказанное им сбывается, гнев неба обрушился на всех.
— Значит, раз нет реки, — медленно проговорил Амирхан, будто открывал ему одному пришедшую счастливую догадку, — то не может быть и речи о плотине, так? — Он загнул на левой руке мизинец.
— Дурак строит плотину там, где нет воды, — хлопает по плечу Хромого Усмана Дингир-Дангарчу, — хе-хе-хе…
— Значит, — Амирхан загнул второй палец, — раз не будет плотины, не будет и станции.
— Это и ребенку понятно, не на воздухе же крутиться турбинам, — замечает Чантарай, палкой подперев вздрагивающую щеку.
— Значит, — Амирхан заламывает третий палец, демонстрируя свою дальновидность, — раз не будет станции, зачем нужны эти поселки и города? А?
— Не нужны, ясное дело.
— Значит, — уже четвертый палец пустил в ход Амирхан, — раз не потребуется все это, то мы можем преспокойно отремонтировать свои сакли и оставаться в «Гнезде Орла».
— Ты еще одно упустил, главное, — уточняет Хромой Усман.
— Что? Ничего не упустил.
— И не будет здесь никакого моря.
— Да, да, — заломил Амирхан еще и большой палец на руке и, выпрямив их все разом, захлопал в ладоши. — Все это пшик — и нету!
— Этого надо было ожидать.
— Вы знаете, сколько лет стоят эти горы? Тысячи и более.
— Ну и что?
— А то, что они устоялись, крепко упрочились на своих местах, и вот на тебе, приходит человек и говорит: «Ну-ка, потеснитесь немного в каньоне, здесь будет плотина». И вот каков ему, человеку, ответ.
— Что будем делать?
— Говорят, нам оказана помощь: выделили камень и лесоматериалы, чтобы мы восстановили сакли и привели в порядок аул, — спокойно заметил Ашурали.
— Правда? — живо спросил Амирхан.
— Да, утром Султанат сообщила.
— Ну, это явный признак, что нас не сдвинут с родного места и не будет здесь никакой электростанции.
— Дурак! — сказал, вдруг посерьезнев, Ашурали. — Советская власть не так глупа, чтобы швырять на ветер огромные затраты. Не будет воды, ну и что, придут и поставят между скал атомную электростанцию, — заключил он и сам испугался своей догадки.
— Да, коммунисты народ упрямый! Я по своему зятю знаю, — опустив глаза, пробурчал Чантарай. — И послал же мне бог такого зятя. Взял я однажды доску с лесосклада, чтоб починить табуретку, так дочь мне такой скандал учинила, что я готов был табуретку о ее голову разбить.
— А не жалко?
— Кого?
— Табуретку, хе-хе-хе…
Весть об исчезнувшей реке глубоко встревожила всех строителей и в первую очередь главных строителей, как называли рабочих, занятых непосредственно самой плотиной и электростанцией. Помимо них, были здесь и люди особых, так сказать, романтических профессий. Это метростроевцы и скалолазы. На стройке они на особом счету в смысле проявляемого к ним уважения. Все невольно старались подчеркнуть это. Но и те и другие сейчас недоумевали: «Как же так, была река, шумела, пенилась в теснине, и вдруг нет ее. Мистика!» Всеобщее волнение достигло своею, как говорят, апогея. Были крайне озадачены все, начиная от начальника строительства, украинца могучего телосложения — приделай ему усы, и сойдет за Тараса Бульбу — до рядового водителя автокрана. Взволновала эта несть и членов штаба Чрезвычайной комиссии: «Неужели все напрасно, неужто труд тысяч людей пропал зря и придется сворачивать работы на стройке, которую с гордостью все называли самой крупной на Северном Кавказе?»