Солнце в «Гнезде Орла»
Шрифт:
— Но, братцы, получается странная вещь: природа как таковая по сути своей грешна, существование жизни грешно, все грешно… А что же не грешно?
— Никто не ожидал от него такого крутого поворота.
— Что же не грешно? Я вас спрашиваю! Прах, тлен? Ведь все началось с воды, значит, вода грешна и солнце!
— Не трогайте солнце! — вырвался откуда-то, словно из-под земли, отчаянный крик, похожий на вопль. Абала Абдал-Урши даже слетел с надгробья. — Солнце не грешно! — Это кричал Ашурали, отвешивая поклон. Значит, он и молитву читал, и внимательно слушал их.
— Ребята,
— Небо, небо осудило тебя! — буркнул Ашурали, поднимаясь с плиты. — Говорите, все грешно, все рушится? — тихо продолжал Ашурали. — Вам-то чего огорчаться? Вам же строят или уже построили Новый Чиркей? — выкрикнул он.
— Нам? — удивились почтенные. — А почему только нам? И тебе!
— Нет! Мне не надо ничего! Я останусь здесь, вот здесь! Эту плиту я готовлю себе сам! Здесь будет моя могила!
— Так ты думаешь, пророк восстал против нас?
— Я ни о чем не думаю, на все воля его! Я ни о чем но думаю! — закричал, противореча сам себе, Ашурали. — Я… я думаю о детях, чем их кормить завтра, где брать продукты?!
— В домах. С собой никто ничего не успел взять.
— Так чего же вы стоите здесь на святом месте и рассуждаете о грехах? Или страх вышиб из вас всякое здравомыслие, чувство стыда и уважения? Вы, я к вам обращаюсь, дети послевоенных лет, чего смеетесь? О чем вы думаете? Землетрясение одно не приходит, за ним по пятам идут другие беды, подумайте о людях, о детях, о сестрах и матерях. — Ашурали гневно потряс кулаком. — Женщина, сельсовет, о вас печется, покоя не зная, а вы — носящие папахи…
— Как же войти сейчас в сакли, все валится?
— Кто это говорит? Ах, это ты, Амирхан… ну, с тебя какой спрос, а они!
— Прости нас, Ашурали, мы пойдем, мы сделаем… — засуетились молодые.
— Видите, холодно, дети в палатках мерзнут. Что скажешь, брат мой, Дингир-Дангарчу?
— Твоя правда, уважаемый Ашурали. Что, и мы пойдем?
— И мы пойдем!
Как-то неловко стало тем, кто долгом своим призван был стать помощником и защитником всех на случай беды, тем, кому от семнадцати до сорока пяти. Им стало стыдно оттого, что сами не догадались выполнить то, к чему призвал их Ашурали. Теперь им понятно, почему сельсовет Султанат положилась именно на него.
Человек тридцать из тех, кто был на кладбище, разбрелись по аулу и стали вытаскивать из саклей все, что могло пригодиться: и продукты, и ковры, и паласы, и бурки, и подойники (ведь утром надо доить коров), и всякую утварь… Подбодрив односельчан, Ашурали подошел к Дингир-Дангарчу.
— Мы свое сделали, пусть они теперь покажут, на что способны. Нам бы впору свои ноги таскать… Ты не хочешь ли чарку вина со мной выпить?
— Хочу.
— Так пошли! — Ашурали взял за руку Дингир-Дангарчу и кивком пригласил стариков, оказавшихся неподалеку от них. А в это время мимо спешили люди со всяким скарбом, с подушками и матрацами. — Эй, смельчаки, — окликнул их Ашурали, — мы у Дингир-Дангарчу будем. Ищите нас там.
— Хорошо, отцы!
Они вошли в саклю Дингир-Дангарчу, сели, скрестив ноги, на подушки в кунацкой. То ли от нового толчка,
— А ну давай, где тут у тебя согревающее?
— Сейчас, Ашурали, сейчас, — засуетился хозяин.
— Я совсем продрог после дождя…
— А чем закусим?
— Тащи что есть. Мир рушится, а ты спрашиваешь, чем закусим. Хорошей беседой…
Старики заметно повеселели.
Дингир-Дангарчу скинул бешмет. Всем известно в ауле, что Дингир-Дангарчу любил носить навыпуск гимнастерку с нагрудными карманами, подпоясав ее широким ремнем со звездой. А поверх — старинный бешмет, чтобы не ярко бросалось в глаза его пристрастие к военной одежде. Каждый год он приезжал в город к одному и тому же портному и заказывал себе гимнастерку из добротного материала защитного цвета. Глядя на его одеяние, и другие старики испытывали тревогу, связанную с памятью о минувшей войне. А разве забыты годы гражданской войны? Вместо бешмета Дингир-Дангарчу с удовольствием носил бы комиссарскую кожанку, но где ее достать?.. Да, с годами все меньше и меньше становится тех, кто шел на штурм старого мира, тех, кто когда-то ставил на колени мироедов. Теперь героев тех дней единицы.
Дингир-Дангарчу протянул всем эмалированные кружки с вином.
— Будьте здоровы, чтобы все кончилось благополучно!
— Да будет так!
Ашурали сидел лицом к огню, быстро разгоревшемуся в камине. Мастер акварели, взявшись рисовать его, на этот раз достал бы другие краски. Лоб, нос, скулы и мочки ушей он нарисовал бы пламенно-красным цветом, усы и бороду обдал бы белой краской, отмечая густую седину, а бритую щетинистую голову изобразил бы серой краской. И все это — на фоне темно-синей стены, на которой играют тени языков пламени.
Да, только теперь все оценили спасительное значение того дневного предварительного толчка, который, как предупреждающий сигнал, призвал людей к бдительности и готовности. Позже сообщили, что землетрясение 14 мая 1970 года в Дагестане зарегистрировано всеми сейсмическими станциями Советского Союза. Эпицентр его находился в 30 километрах к западу — юго-западу от столицы республики — Махачкалы. Энергия, выделившаяся в очаге этого землетрясения, в сто раз превосходит энергию очага ташкентского землетрясения.
«Разъяренная стихия нанесла тяжелые раны шестнадцати районам и четырем городам Дагестана, занимающим двадцать пять процентов территории республики, на которой проживает более половины населения. Без крова осталось около сорока пяти тысяч человек».
С каждым часом распространяются новые слухи и подробности. У всех на устах одно слово: землетрясение!
Слухи рождались, преувеличивались, росли, как снежный ком, катящийся с горы. Рассказывали очевидцы: загудела земля, засветилась ядовито-фиолетовым светом и задрожала. Пастухи в предгорьях по дороге в Эки-Булак заметили бегущие прямо на них земляные волны, словно пшеницу в ноле колыхнуло ветром.