Солнце встанет!
Шрифт:
Сегодня Сила еще не был, и молодая девушка, сменяя лед на голове больного, обтирая уксусом его горячее тельце, думала о Силе. Он представлялся ей теперь не иначе, как окруженный разбушевавшейся фабричной толпой, готовой растерзать его заодно с Бобруковым; идеалом русского богатыря и в тоже время рыцарем без страха и упрека представлялся он ей. Она знала только двоих таких людей, мощных духом: синьора Виталио и Силу, и к обоим им рвалась ее молодая, горячая душа.
Андрюша застонал на своем ложе, и Лика разом встрепенулась и, с трудом отогнав от себя посторонние мысли, занялась больным.
До 11-ти часов она могла оставаться здесь; в одиннадцать за
Сегодня ей пришлось встретиться со школьным учителем Красовки. Это был ярый социалист, и с восторгом отмечал каждую черточку социальной эволюции. И сегодня он сообщил ей, что красовские «просыпаются», что на спичечную проникли агитаторы, и не сегодня — завтра начнется открытое брожение, на этот раз уже вне экономической цели. Лика мельком уловила имена Бобруковой, Кирюка… Кирюк был опасный оппортунист, та гнойная язва пролетариата, которая умела распространять вокруг себя зловоние и заразу. Лика знала, что Кирюк и Анна Бобрукова — единственный недовольный элемент на фабрике, хотя Анна и притворялась под шкурой овечьей скромности, а Кирюк на время прикусил свой ядовитый язык. Кирюк был едва ли не самый сознательный из рабочих. Судьба забросила его в эту глушь из самых недр социально-пролетарской жизни. Он говорил красно и умело и всегда действовал на толпу какой-то задорной бравурой. Кирюк был на «замечании» в губернии, и это несколько приостанавливало этого ярого социалиста. Иванов (фамилия учителя) передал Лике, что Кирюк с той самой истории точит зуб на молодого хозяина, и Лика решила во чтобы то ни стало предупредить Силу. Сам по себе Кирюк не был опасен, но он умел возбуждать и растравлять умы, и этого было достаточно, чтобы чувствовать кое-какие опасения по отношению к нему.
Лика, принципиально стоявшая всегда за народ и презиравшая его угнетателей, не могла не почувствовать всей гадости возмутительной тактики Кирюка. Ведь, Сила шел навстречу серому люду, ведь, он сделал все зависящее от себя, чтобы улучшить быт фабрики. Ужели же он достоин подобного отношения людей, в дружбу и преданность которых он начал было верить, как ребенок?
Да, да, она сегодня же предупредит его обо всем. Только бы скорее, скорее ей увидеть его.
Вошел фельдшер и прервал мысли Лики.
— За вами прислали лошадь, Лидия Валентиновна, — произнес он. — Я разбужу Анисью и мы почередуемся у больного… А вы с Богом.
— Да, я еду, Василий Пармеиович! — каким-то упавшим голосом произнесла Лика и мысленно добавила от себя: «А его нет, он не едет. Он не приедет сегодня!».
Анисья проснулась. Андрюша беспокойно заметался на постели. Лика осторожно наклонилась над ним и поцеловала горячую щеку ребенка, потом накинула на плечи платок и вышла на крыльцо.
Звезды… Звезды… Звезды… Целый мир звезд, целое море золотого сияния.
«Когда я вижу звездное небо», — невольно вспомнила Лика слова Канта, — то чувствую лучшие и высшие стороны своего естества».
Старый философ был искренен, как всегда. Звезды — это совесть неба, которая всегда чиста и прекрасна и является вечным напоминанием миру о его стремлении к совершенству.
Лика взглянула на небо, и вся ее душа всколыхнулась и словно запела, но запела тою целью, которой нет места на небесах. Лике снова захотелось любви, захотелось чувства, сильной мужской светлой, любящей ласки, которая, казалось, не была создана для нее. Ее потянуло в неведомую сладкую и жуткую даль… Ей захотелось услышать горячие, преданные речи, захотелось почувствовать биение сердца, бившегося для, нее. Невольные слезы обожгли ей глаза.
— Одинока… одинока… одинока! — произнесла она с какой-то горькой, болезненной настойчивостью. — Одинока и никому нет дела до меня! — и, подавив в себе вздох, она медленно сошла с крыльца и направилась к тарантасу.
— Лидия Валентиновна! На одну минутку-с! — послышался за нею сильный, хорошо знакомый голос.
Лика вздрогнула, обернулась, пред ней в полутьме обрисовалась атлетическая фигура Строганова.
Жгучая радость вспыхнула полымем в сердце Лики. Его беззаветная любовь к ней светлой, умиротворяющей грезой действовала на нее, а теперь, в эту ночь, когда одиночество остро и болезненно захватило молодую девушку, она более чем когда-либо обрадовалась его приходу.
— Как я рада вас видеть! — вырвалось у нее. В одну минуту Сила был подле Лики. Свет лупы набрасывал свой серебристый покров на его богатырскую фигуру, на широкое лицо и русые кудри, и эти лицо и фигура казались теперь чем-то фантастически-крупным и значительным на фоне ночи.
«Точно и не прежний Сила, каким я его знала три года назад, а другой кто-то, сказочный и чудный», — невольно подумала Лика, и этот другой сразу же властно занял место в ее душе. Протянув ему дрожащие руки, Лика проговорила:
— За мной тетя Зина лошадь прислала. Только я пройтись хочу. Пусть Артем вперед едет, а мы сделаем прогулку. Хотите, Сила Романович?
— Хочу ли я? — таким горячим, юношеским звуком вырвалось из груди Строганова, что Лика почувствовала разом всю огромную любовь этого большого человека. — Да я бы теперь, кажется, до утра вот тут простоял, ожидая вашего выхода из избы.
Лика тихо пожала протянутую ей сильную руку, в которой ее собственная ручка утонула совсем. Потом она взяла Силу под руку и зашагала своей легкой походкой подле Строганова.
— Как пойдем? Лесом или пустынью прикажете-с? — спросил он молодую девушку.
— Лесом! Конечно, лесом! — весело воскликнула та, — если вы не боитесь! — произнесла она с невольным женским лукавством.
— Лидия Валентиновна, храбростью я не хвалюсь, — произнес Строганов, — а ежели, к примеру сказать, кто-нибудь на вашем пути подвернется, чтобы обидеть вас — не приведи, Господи! — тому я — уж простите меня за резкость, мужика сиволапого! — тому я по-простецки голову сверну!
И такой мощью, таким горячим убеждением веры в правоту своих слов повеяло от слов Силы, что Лика вся сжалась, как цветок от грозы, вся разом стала маленькая и робкая. Ее вдруг стало смертельно жалко потерять любовь этого огромного благородного человека, который так сумел бы заступиться за нее, и в тоже время где-то в душе пробуждалось сознание, что она не имеет права на это чувство, на эту любовь, она, опозоренная навеки.
Чтобы как-нибудь сдвинуть с себя всю тяжесть горечи, овладевшую ею, она поторопилась перевести разговор на другую тему.
— А Кирюк что-то мудрит, Сила Романович, — проговорила Лика с трепетом в голосе.
— Мудрит-с? Ну? — простодушным звуком откликнулся Строганов. — А я, признаться, думал, что купанье у него навеки отбило охоту «мудровать».
И он звучно рассмеялся своим сочным голосом. Рассмеялась и Лика.
Теперь они шли по лесной дороге, с двух сторон которой высились огромные лиственные деревья, посеребренные сказочным сиянием луны.