Солнце встанет!
Шрифт:
— Улизнул-таки, собака!
— Вот бы догнать и, как следует, поздравить его с отъездом… — сострил Гараська Безрукий.
Кто-то засмеялся в ответ… И этот смех разом разрешил до нельзя сгущенную атмосферу.
— Да как же ты здесь-то очутилась? Ведь, ты, Лидия Валентиновна, у Кирюка в избе совсем сомлела, как Чуркина Васютку ранил этот дьявол окаянный? — обратился один из рабочих к Лике.
Но Лика не отвечала. Последние силы покинули ее, она тяжело опустилась на подоконник.
Тотчас же Анна Бобрукова подбежала к ней.
— Лидия Валентиновна, вам домой надо. Я провожу
Временная слабость мгновенно покинула Лику.
— Искать Брауна? Зачем? — вырвалось не то криком, не то стоном из ее груди.
— Известно, зачем! Пришибить его, собаку, надо, не то он крови еще православной на своем веку немало выпьет.
Гараська Безрукий, словно призрак, вырос пред Ликой. Подле него стоял Василий Чуркин, юноша, почти мальчик, с изможденным от непосильной с детства фабричной работы лицом, с окровавленной кистью руки, куда попал заряд Гарина.
— Руку мне, подлец, попортил! Куды я теперь с такой-то рукой денусь? Хошь как у Гараськи отхватываий! — жалобно проныл он.
— Вот бы и его так-то искалечить… Убить не убить, а помять так, чтобы ноги волочил! — предложил кто-то.
Вся кровь прихлынула к сердцу Лики… Зверь, притихший было подле нее, просыпался снова. Не было сомнения, что эти люди бросятся на поиски Всеволода, отыщут и искалечат его. При одной мысли об этом мозг Лики холодел от ужаса.
«Помешать! Удержать их во чтобы то ни стало!» — вихрем пронеслось в ее мыслях, и, не отдавая себе отчета в том, что произойдет сейчас, собрав последние силы, она вскочила на кресло, стоявшее посреди комнаты, и, прижимая руку к сильно бьющемуся сердцу проговорила внезапно окрепшим голосом:
— Братцы! Вы добиваетесь спокойствия и более светлой жизни. Вам нужно облегчение труда, нужно человеческое отношение начальства, нужна здоровая атмосфера на фабрике, нужен короткий восьмичасовой день, нужна свобода, как ее принято понимать в человеческом смысле. Все люди — братья и должны стоять друг за друга. Браун не держался этого закона в силу своих убеждений… Но Браун мог заблуждаться, как может заблуждаться каждый человек. Неужели за простое человеческое заблуждение надо карать смертью? Товарищи, братья! Я никогда не шла против вас, наоборот, всей моей душой я стремилась к вам навстречу. Я ушла сюда от роскоши и богатства, чтобы дышать одним воздухом с вами, чтобы прислушиваться к вашим нуждам и всячески помогать вам по мере сил и возможности. Именем моей любви к вам, умоляю вас, оставьте Брауна, не ищите его, забудьте его, не берите на душу греха! И я обещаю всю мою жизнь положить вам на пользу! Как мать может заботиться о детях, я буду заботиться о вас… Сила Романович и я отдадим все, что имеем, чтобы улучшить вашу жизнь… А за это вы должны оставить в покое человека, который неумышленно, по слепоте своей, причинил вам зло.
— Это бесполезно, Лидия Валентиновна, — послышался в дверях знакомый спокойный голос, — она бесполезна, ваша блестящая речь! Хана скончалась сию минуту там, в бельведере, и я могу отдаться теперь в руки этих глупцов! — добавил он тихо.
Лика ахнула. Ахнули и все остальные. На пороге комнаты стоял Браун. Его всклоченные волосы, дико блуждающие взоры и бледное лицо напоминали собою облик сумасшедшего. Почти с паническим ужасом смотрели на него рабочие. Но вот из толпы, расталкивая ее, вытиснулась Анна. Она быстро подскочила к Брауну и дернула его за плечо.
— Что же вы стоите, братцы? Не видите разве? Наш кровопийца сам пожаловал на суд и расправу? — закричала она, — Что же вы стоите?
Ее глаза загорелись, как у тигрицы. Она заглядывала в самое лицо князя, готовая ежеминутно, как кошка, вцепиться в него.
— Уйдите! Что вы делаете, безумный! — внезапно очутившись по другую сторону Гарина, прошептала Лика, — они убьют вас!
— Хана умерла, вы не идете за мною! Что же мне оставалось делать? — беззвучно произнес он.
— Примириться с ними! Служить их интересам! Жить для них! — прозвучал подле него вдохновенный голос.
— Жить для этих животных? — было ответом и, обернувшись к толпе, Гари крикнул вызывающе: — что же вы медлите? Убивайте меня!
Толпа издала какой-то звук по то одобрения, не колебания. Василий Чуркин очутился пред спокойно стоявшим в прежней позе Гариным и снова затянул ноющим голосом:
— Пошто мне руку испортил? Куды я с рукой такой денусь? Убить тебя надо собаку, да!
Какая-то решимость снова охватила толпу.
И вдруг точно брызнуло свежей и прохладной струею в эти волнующиеся умы и сердца.
— Если кто-либо осмелится коснуться его пальцем — отчетливо и звонко прозвучал голос Лики, — весь рабочий состав фабрики будет распущен и вы все останетесь без хлеба.
Мощно и гневом повеяло от всей хрупкой фигурки девушки, когда она произнесла эти слова. Явная решимость отразилась на ее лице, освещенном сиянием месяца. И рабочие поняли это. Поднялся гул, в котором можно было разобрать только:
— Неладное дело затеяли, братцы… смертное, уголовщина! Барышня права… Зачем народ убивать?.. Кому охота тундры топтать в Сибири?.. Идем-ка подобру-поздорову… От греха дальше…
— И то идем. Место здесь точно нечисто. Недаром молва идет про усадьбу-то. Ну его к шуту, Брауна… Выгнали — и делу конец… Аида, братцы, домой!
— Черти! Дурни! кого слушаетесь, дьяволы? Да она — его люб… — прокричал было и сорвался голос Анны: Кирюк увесистой ладонью закрыл ей рот.
— Про барышню нашу не смей так! Харю сворочу, если про барышню… Святая она, Лидия Валентиновна! Слышишь, не тебе чета! — произнес он сурово.
Бобрукова хотела ответить что-то, но толпа увлекла ее за собою.
Комнаты «Старой усадьбы» опустели. Рабочие бесшумно, точно сконфуженные чем-то, вошли на крыльцо, сошли в сад и двинулись по дороге…
Лика и Гарин снова остались одни. Точно свинцом налитые ноги Лики не могли двигаться следом за толпою. Она стояла, опираясь на косяк двери, де отрывая взгляда от Гарина, словно чувствуя, что в последний раз видит его, а потом, сделав над собой невероятное усилие, проговорила:
— Я ухожу, Всеволод. Прощайте. Мы — люди разных полюсов… Иначе быть не может. Страна рабов и господства — ваш несокрушимый идеал навеки… Мой девиз — жизнь за серых братьев. Прощайте! Мы не увидимся никогда больше!