Солнцеравная
Шрифт:
Для совершения Большого Омовения после плотской связи я произнес имя Бога, затем омыл свои ладони, руки, уши, ступни, ноги и сокровенные части, прополоскал горло и вымыл голову. Подбородок и щеки были шершавы, поэтому я попросил служителя побрить меня. Оскопленный очень поздно, я по-прежнему имел волосы на лице, хотя сейчас они росли куда медленнее.
Лежа в самой горячей ванне, я будто пытался отмыться от того ужасного, чему был свидетелем. Горячая вода всегда растворяла все мои печали, но не сейчас. Я не мог чувствовать себя в безопасности, пока новый шах не взойдет
Одевшись, я поспешил явиться в дом Пери. Облаченная в самые темные траурные одежды, она уже сидела в своей рабочей комнате и запечатывала письмо. Рядом лежала открытая книга изумительного письма с рисунками. Это была «Шахнаме».
— Доброе утро, повелительница жизни моей, — сказал я. — Как ваше здоровье?
— Поразительно, — отвечала она. — Я хожу по земле и дышу, в отличие от моего бедного отца и его несчастного сына. Едва могу осознать, что во дворце лежат трупы двух правителей, один — сына, который, возможно, убил своего отца, и второй — отца, чьи прежние союзники убили его сына. Я обратилась к Фирдоуси за наставлением, но нигде в «Шахнаме» не вспоминаются мне события, способные дать совет или утешить меня в моем горе.
— Повелительница, я помню, что где-то в середине был плач Фирдоуси на смерть его единственного сына. Припоминаете, как он перебивает свой рассказ, чтоб известить о своем несчастье?
— Помню. Это горчайшее изображение скорби, на которое способен человек такой личной сдержанности, но утешения тут никакого.
— Возможно, никакого и быть не может.
Она вздохнула:
— Нет, не может.
— Я полон надежды, что это ваша последняя печаль.
Она казалась такой юной и беззащитной, что я вспомнил ее брата Махмуда, когда он был совсем маленьким, и сердце заныло. Я скучал по нему.
В ее улыбке сквозила боль.
— Благодарю, но вряд ли это правда. Божьим соизволением Исмаил получит трон, однако какой ценой? Мой отец никогда не одобрил бы того, чтоб один из его сыновей был загнан и убит, словно кролик. Даже Исмаил, которого наш отец считал предателем, не был вышвырнут, как кусок гнилого мяса. Это позорное оскорбление, которое еще больше разбивает мое разбитое сердце.
— Повелительница, вы сделали все, что могли. То была воля Бога.
Она помедлила.
— Меня утешила твоя служба. Я хотела бы отблагодарить тебя за то, что ты сделал вчера.
Она протянула мне полотняный мешочек, в котором я обнаружил стопку синих шелковых платков с тончайшей вышивкой, которая изображала благо- родную госпожу на ковре под каштаном, углубленную в книгу. Мое сердце забилось: впервые Пери удостоила меня подарка из своих вещей. Отныне я мог носить с собой такой платок на случай, если он ей понадобится.
— Благодарю вас, повелительница. Ваше доверие переполняет меня радостью.
— Я слышала, тебя хотел убить один из людей Хайдара, но ты избежал покушения. Не знала, что ты так отважен.
Я поклонился, вспоминая, как беспощадно евнух Багой правил древней Иранской империей, сокрушившей даже могучий Египет.
— Мне может скоро понадобиться человек твоих качеств. Пока не появится Исмаил, все зыбко. Этим утром я написала ему и посоветовала скорее прибыть, чтоб знатные люди, чьи надежды не сбылись, не взбунтовались. Отнеси это послание моему главному гонцу и вели немедленно доставить.
В приемной Пери устроилась за решеткой. Перед нею толпился народ — от мальчишек-посыльных с письмами от хозяев до знатных людей вроде ее визиря Маджида, которого позвали первым. Он говорил пронзительно, задыхаясь, будто не мог успокоиться со вчерашнего дня.
— Достойная повелительница, двор в разброде. Многие из знатных, кто поддерживал Хайдара, бежали в страхе за свою жизнь. Те, кто остался, не знают, с кем говорить. Повара оставили поварни.
Брови Пери изумленно взлетели.
— Ступай к Анвару и прикажи ему отыскать главного повара. Их первейшая обязанность — немедленно восстановить работу дворцовых кухонь.
— Да, высокая повелительница, — отвечал Маджид, — но Анвар может не знать, от кого нынче получать распоряжения, когда шах мертв.
— Скажи ему, что его судьба зависит от отдаваемых мною.
Лоб Маджида пошел складками, губы скривились, прежде чем он выдавил:
— А-а-а… где ему получать деньги?
— Разумеется, из шахской казны.
— Но главного казначея нигде нет, чиновники с нужными печатями исчезли.
— Я найду этих людей и потребую их помощи, — сказала Пери. — А пока скажи Анвару, что я плачу из собственного кошелька.
— Но потребуется много серебра!
— Мой добрый визирь, похоже, ты не сознаешь, что я унаследовала свою законную долю состояния моего отца.
Маджид казался таким же растерянным, как человек, от которого безвозвратно умчались все его лошади.
— Но лишь вашему сиятельному отцу разрешалось…
— Не задерживайся. Тебе придется быть убедительным.
— И что же мне говорить?
— «Это приказ властителей Сефеви». Теперь иди.
Тон Пери был таким жестким, что все тело Маджида напряглось, как у полководца, получающего приказ на атаку.
Затем он поклонился в знак покорности. Пери выглядела непреклонной, как военачальник, и я, потрясенный, смотрел на нее. Хвала Богу! Она только что взяла бразды правления!
Я вышел в приемную, чтоб ввести следующего, и заметил, что толпа растет. Вопросы и требования были нескончаемы. Скажет ли она молитвы на погребении отца? Где погребут тело Хайдара? Как она защитит тех знатных, кто не принял в споре ничью сторону? Что будет с вдовами и детьми тех, кто погиб в стычках? Посоветует ли она сына близкого друга своего отца на высокий государственный пост при новом шахе? Один за другим люди просили о милостях.
К вечеру глаза Пери туманила усталость.
— Кто следующий? — со вздохом спросила меня она.