Солнцеравная
Шрифт:
— Я знаю, почему ты здесь, — начал он. — И ответом будет «нет». Больше никаких утренних советов.
«У этого шаха, — подумал я, — вежливости как у разделочного тесака».
— Свет мира, не за этим я пришла, — сказала Пери. — Я здесь в великом смирении прошу вас о милости.
— Какой?
— Я слышала о вашем решении казнить Колафа-румлу и Хоссейнбека. Как ваша сестра и член властвующей семьи, много лет знающая двор, я прошу вас явить им милость.
— Хоссейн — предатель, а Колафа — неблагодарная
— Возможно, и нет, но вопрос в том, как знатные люди расценят эти казни, — возразила Пери. — Если вы убьете Колафу, то они задумаются, почему человека мудрого и высокопоставленного, сделавшего все, чтоб вы получили власть, приносят в жертву. Страх такой же судьбы сделает их опасными. Если вы убьете Хоссейнбека, они поймут, но явите милосердие — и они запомнят вас милосердным.
— Чего ты хлопочешь? Кто эти люди для тебя?
— Они мне никто, но тут вопрос в милосердии. Колафа был вашим вернейшим сторонником. Я думаю, мы должны быть благодарны ему за поддержку.
— А Хоссейнбек?
— Верность остаджлу стоит дорого.
— Даже если он предатель?
— Он не был предателем: он просто выбрал проигравшую сторону.
Исмаил повернулся к Султанам:
— Матушка, что ты думаешь?
Пери ожидающе взглянула на нее: Султанам часто удавалось добиваться милости от шаха Тахмаспа, и, без сомнения, в том числе для самого Исмаила.
— Думаю, твоя сестра права насчет Колафы, — сказала Султанам. — Зачем терять отличного полководца?
— Показать, что неповиновение будет караться.
— Но это не было неповиновением: это просто расхождение в мнениях, — вмешалась Пери.
— Какая разница?
Неужели этот шах не способен увидеть различие?
Пери была ошеломлена:
— Но ведь вы позволите своим подданным временами не соглашаться с вами?
— Конечно, — сказал он. — Ведь я тебя слушаю сейчас, не так ли? Но Хоссейнбек — проигранное дело. Сопротивляясь моему воцарению, он всегда оставался бы опорой для недовольных. Что же до Колафы, его казнь создаст важный пример того, какого поведения я ожидаю от других. Мертвым он послужит мне лучше, чем живой.
— Но брат мой…
— Я принял решение.
— Я молю вас пересмотреть его. Когда наш отец был жив, его брат несколько раз восставал против него, но, пока он не объединился с оттоманами и не был взят в плен, его не казнили. Без сомнения, высокородные заслуживают пощады.
— Я не Тахмасп, — сказал Исмаил, — и я намерен быть совсем другим шахом.
Пери начала выходить из себя:
— Но если б не его великодушие, вас бы самого не было в живых!
Лицо Исмаила побагровело от гнева.
— Я жив, потому что волей Божией должен был стать шахом.
С этим никто не стал бы спорить.
— Колафа не единственный, кому следует преподать урок, — продолжал он. — Кое-кто хочет отнять у меня власть, но им не видать успеха.
При этом намеке госпожа сумела остаться спокойной.
— Я предлагаю свое мнение с единственной целью — укрепить ваше правление, брат мой.
Исмаил фыркнул:
— В следующий раз тебе лучше подождать и спросить, жажду ли я твоего мнения.
Оскорбленная, Пери отшатнулась и взглянула на Султанам, ища поддержки.
— Тебе следует принять слова моего сына, — тихо сказала Султанам.
— Но вы лишаете человека жизни — единственного настоящего сокровища, что у него есть! Разумеется, вы должны ожидать протеста.
— Напротив, я ожидаю, что меня поблагодарят за внимание, — ответил он.
Кинув в рот поджаренное тыквенное семя, Исмаил громко разгрыз его. Я ждал, что Пери скажет что-нибудь вразумляющее, но она лишь поморщилась, будто в комнате дурно запахло.
Исмаил выплюнул шелуху:
— Обсуждать больше нечего. Можешь идти.
Пери тяжело поднялась и пошла к дверям, не поблагодарив его за встречу. Я спросил разрешения уйти и вышел следом, корчась от неуважения, выказанного ею.
— Мне следовало сражаться тверже, — сказала она, когда мы шли через сады.
Розы поникли от жары.
— Что это дало бы?
— Может, и ничего, но я в долгу перед Колафой. Он заслуживает жизни.
— Да смилуется Бог завтра над его душой, — ответил я. — Однако я думаю, что вам сейчас важнее всего вернуть доверие Исмаила.
— Он не заслуживает честности.
— Разве не нужно во что бы то ни стало убедить его, что вы ему — союзник?
— Нет, если это означает поступиться правдой! — гневно отвечала она.
Этих людей казнят завтра на рассвете. Я жалел их жен и родных, потому что знал, какая мука исказит их лица, когда они увидят вынесенные им тела, замотанные белыми окровавленными пеленами. Их дети тоже будут страдать: я вспомнил, как Джалиле визжала от ужаса, хотя она была слишком мала, чтобы до конца понять происшедшее. И все же Пери, вместо того чтобы попытаться смягчить участь приговоренных, утратила остатки расположения Исмаила.
Пери пристально смотрела на меня:
— Что такое, Джавахир? Если бы твой лоб мог собирать грозовые тучи, уже давно хлынуло бы.
Я тяжело вздохнул:
— Повелительница, вы ведь знаете старую пословицу «Роза бессердечна, однако соловей поет о ней всю ночь».
— С чего я должна петь пруту с колючками? — фыркнула она.
— Потому что вы хотите победить.
Ее лицо потемнело.
— Дерьмоед!
Оскорбленный, я замедлил шаг, чтоб она это поняла.
Пери подождала, пока я не поравняюсь с нею.