Солнцеворот
Шрифт:
— Поначалу вообще не знал, куда ткнуться, — говорил Роткир. — Потом как-то на привале на тебя посмотрел, пока спала. И, знаешь, вроде бы легче стало.
По третьему разу доставалось морковной каше от ножа, но Ирабиль не могла остановиться. Вот, вот что теперь! Кто другой, слабый и глупый, стал бы обычным баронетом. Но Роткир-то вампир от рождения. Он сильный. Он умный. И, несмотря на уличное воспитание, какое-то внутреннее благородство в нем просматривалось. Кровь Ливирро — это не шутки. Роткир сумел отыскать один из множества путей, по которым может и должен идти вампир. Единственный путь, от которого Ирабиль всем своим трепещущим человеческим сердцем хотела бы его оттолкнуть, но было уже поздно.
Вампир определяет свою страсть. Наполовину это его выбор, наполовину — выбор Реки.
Что Роткиру война? Что ему Эрлот? Ему, уличному воришке. Да и воровать на улицах — тоже не та страсть, которая способна вести за собой вечность. Его страсть будет другой, непонятно пока, какой именно, но возвышенной. Сейчас же он увидел то единственное, что показалось ему достойным стремлений. И, конечно, ему стало легче.
Не стало легче только принцессе. Кастилос сокрушался, что уничтожил в ней волшебство, а вот Роткир, наоборот, это волшебство в ней открыл. Было ли оно в ней на самом деле? Неважно. Не время.
— Слушай, а помнишь, тогда, в Варготосе, — сменил вдруг тон Роткир, — я порезался, а ты мне палец облизнула. Зачем ты это сделала?
Руки Ирабиль замерли. Она подняла на Роткира взгляд, чувствуя, что краснеет.
Что ему сказать? Что ответить, когда сама не может себе объяснить многих своих поступков, и этот, дурацкий, в первую очередь! Ах, если б Кастилос вернулся! Ну что ему, трудно, что ли? Ушел черт-те когда, а солнце, вон, закатится скоро. Левмир бы уже всех зверей в лесу перестрелял, а этот…
Река услышала мольбу принцессы — скрипнула дверь.
— Кас! — воскликнула Ирабиль, вскочив с табурета. Так быстро, что это вряд ли показалось Роткиру естественным. Но принцесса сейчас не могла думать о его чувствах — её чересчур одолели свои.
Она шагнула было навстречу Кастилосу, но, сделав шаг, замерла. А миг спустя рядом с ней оказался Роткир, напряженный, готовый к бою.
Потому что в дом вошел не Кастилос.
— Пришла-таки, Солнышко? — улыбалась старушка, возясь в дверном проеме. — И друженьку привела? Ну и правильно, нечего по лесам-то шастать. Время нынче дурное, ох, скверное время! Отродясь, сколь живу, такого не видела. Раньше-то от рассвета до заката не покладая рук трудишься, а нынче и ночку прихватишь, да и той не достаёт. Кушать готовите? Ой, без мясца-то не дело…
— Кастилос на охоту пошел, — брякнула Ирабиль, и её тут же толкнул Роткир.
Повернувшись, она встретила его взгляд. Изумление, остережение. Вспомнила, что Роткир-то старушку не видел. Он тогда уснул.
— На охоту? — фыркнула старушка, вешая на крючок у двери свою непонятную накидку. — Ох, и наохотится он там. Давно ушел-то, добытчик? С рассвету, поди, бродит, стыдно нос домой показать. Ох, беда, детки, беда с вами. Никаких сил не напасешься. Ну, дай-ка я уж сделаю, да побегу, работы ещё — начать да кончить. Чтоб вам потом было, где брать…
Она бормотала и бормотала. То, казалось, обращалась к принцессе, то просто бубнила себе под нос. Как и той ночью, говор старушки зачаровывал. Будто река журчала, или шептались деревья на ветру. Под верхней одеждой у нее оказалось чистое белое платье-сарафан с ярко-красными узорами.
— Вы, мамаша, простите великодушно, кем будете? — подал голос Роткир. Он поглядывал в угол, где лежало оружие: его короткий меч и огромный меч Кастилоса. Прикидывал, успеет ли добраться. Ирабиль вдруг ему позавидовала: уж он-то наверняка чувствует, вампир перед ним или человек.
— А ты, покуда не напакостил, прощения не проси, впрок не напросишься, — отмахнулась от него старушка и уселась за…
Ирабиль ахнула. В углу, где только что не было ничего, кроме лишней табуретки, появилось… Что-то. Что-то такое, что заставило принцессу, наивно полагавшую, что уж она-то людей знает, ощутить себя гостьей в чужом мире. Устройство состояло из деревянных рамок, ниток, палок, подвешенных на веревках, и на первый взгляд представляло собой беспорядочное нагромождение. Однако стоило старушке усесться на табуретку, вся эта груда начала шевелиться. Старушка ловко бросала деревянные челночки на натянутые белые нитки, постукивала какой-то рамой, нажимала ногами на доски снизу, и на колени ей, будто по волшебству, сползало сотворяемое из отдельных нитей белоснежное полотно.
— Не, это, конечно, сильно, — заговорил невозмутимый Роткир. — Ткацкий станок и украсть-то непросто, чтоб никто не заметил, а уж принести за пазухой, да поставить — это и вовсе низкий поклон. Только вы, бабуля, правильно заметить изволили: время тяжелое, все друг друга режут почем зря. Так что вы б назвались, что ли, да объяснили, какого рожна вам надо.
— Это её дом, — прошипела Ирабиль, в свою очередь толкая Роткира локтем. — Это она меня сюда привела!
— А! — Роткир и не подумал смущаться. — Ну, так бы и сказали. Другой расклад, тогда уж сидите себе, тките на здоровье. Мы вам тут не помешаем?
И, поскольку старушка молчала, сосредоточенно хмурясь на свою работу, Роткир тем же тоном продолжил:
— Хотя если по уму раскидать, то Эмкири-то наш парень почикал, а дом — ейный был. Так что чей он теперь — это вопрос, конечно. Решаемый, так-то. Но и решить по-всякому можно. Вы б глянули хоть, а то я обидчивый, а как обижусь — резкий, того гляди пырну. Потом каюсь, конечно, рыдаю, аж по карманам шарить тяжело становится, ну да уж сделанного не воротишь.
Ирабиль хотела вмешаться, но ощутила, как Роткир крепко сжал её ладонь, и замолчала. Он знал, что делает, и головы не терял. Да и сама Ирабиль понимала: Роткир пытается «прощупать» старушку, найти её слабину, найти границы её силы, понять, кто она. Так же он вел себя с ней и Кастилосом, когда вел к графу в гости. Так он жил, так понимал жизнь, и понимал куда лучше неё, принцессы, которая тринадцать лет прожила в роскоши, на всем готовом.
Старушка вдруг остановилась и уставилась на Роткира, ткнула в его сторону сухоньким пальцем.
— Ты! Знаешь про дурака?
— А то ж, — не растерялся Роткир. — Вам про какого любопытно? Был у нас на киче один, барона обокрал и пошел тут же рядом на рынок торговать. Стражники, говорят, час стояли у прилавка, слушали, как товар нахваливает, и рыдали. Так до него и не дошло, где ошибся, на судьбину всё жаловался.
Вернувшись к работе, старушка заговорила. Речь её постукиваниями станка делилась на ровные ритмичные доли. Казалось, она читает стихотворение или поёт песню: