Солнечная богиня
Шрифт:
Вспомнила старуху Бабаню, дом на Яузском бульваре, прогулки по весеннему городу, те нехитрые разговоры, которые пытался вести с ней Павел… Даже поход в психиатрическую клинику, где ей очень не понравилось и откуда она постаралась как можно скорее ускользнуть, увлекая за собой и Павла.
Вообще Павел был везде и всегда, и каждая минута ее воспоминаний была заполнена им или ожиданием его. Да-да, когда он отсутствовал, она ждала его!
Он был добр, он заботился о ней, он был предан ей настолько,
А она сама, Оля, в те дни словно плавала в каком-то зыбком тумане и никак не могла вырваться из этой густой, плотной полутьмы наружу, в этот мир. Это было как сон, сон наяву, в котором почему-то она была не Олей, а женщиной по имени Дезире.
Дезире?
Это слово шло откуда-то из далекого прошлого. Когда-то оно, случайно услышанное, понравилось маленькой девочке по имени Оля. Именно так, кажется, она назвала одну из своих кукол. Но, боже мой, как это было давно!.. Так давно, что только сейчас она об этом догадалась, сопоставив все.
Детские впечатления – самые сильные. Наверное, именно потому она назвала себя именем своей куклы, когда была в забытьи.
– Да что ж это такое?! – ошеломленно пробормотала Оля, вскочив с кровати. – Я же милостыню просила… Сидела на улице, в какой-то грязной одежде! Ой, мамочки…
Поначалу то, что первые дни своего болезненного забытья она провела на самом дне жизни, как отверженная, поразило ее больше всего.
Но потом ей стало еще хуже.
– Боже мой, мы действительно… И мы с Павлом… о, какой стыд!
Она сама пришла к нему в первый раз и прикоснулась к нему, потому что знала, как она волнует Павла, и ей нравилось наблюдать за его волнением. И вообще сам он тоже ей нравился!
– Выходит, я напрасно его ругала… Нет, он, конечно, виноват, но и я… – растерянно бормотала Оля. Она схватилась за зеркало. – Ну, да, неудивительно, что он меня не узнал, я тогда была совершенно другой… – она дернула себя за волосы, потом сделала несколько гримас перед зеркалом.
Она бросила зеркало в угол и снова ничком упала на постель.
С огромным трудом ее сознание вмещало в себя события прошедшей весны. «Не может быть… нет, это была не я!»
– Кекс убил Олежека, и это на меня так подействовало, что память ко мне вернулась… ну да, Пал Палыч меня предупреждал, что рано или поздно это случится! – Оля заплакала, потом засмеялась (без всякого намека на веселье), а потом снова заплакала – так мучительно жаль стало ей белобрысого соседского мальчика.
Часть четвертая
Прошло четыре дня с тех самых пор, как к Оле окончательно вернулась память.
Она лежала в саду, в гамаке, и читала книгу, вернее пыталась читать, поскольку никак не могла сосредоточиться.
– Вчера Олежека, должно быть, хоронили… – хмуро произнесла Мура, подойдя к Оле. – Что за жизнь, а?..
– Мура, молчите, мне так жаль его! – попросила Оля, вытирая слезы, тут же набежавшие на глаза.
– Всем жаль… – уныло буркнула домработница.
Из-за кустов появилась Кристина, как всегда, в прямой темной юбке и белой блузе, лишь расплывшееся чернильное пятно на груди, где был накладной карман, странно диссонировало с ее строгим, совсем не дачным обликом.
– Слышали? – возбужденно крикнула она.
– Что? – в один голос воскликнули Оля и Мура.
– Фаня чуть не разбилась! Только что узнала, звонили из Москвы…
– Жива?..
– Жива, жива, что ей сделается… А вот машина всмятку!
– С жизнью, что ли, решила от горя покончить? – тревожно спросила Мура.
– Нет, случайная авария…
«Ласточка… Она называла свою машину „Ласточкой“!» – мелькнуло у Оли в голове.
– Вот как бывает, человек за короткое время теряет все, что любил, – пробормотала она.
– Ха, любила! – с другой стороны появился Силантьев, слегка пошатываясь. – Она никого не любила.
– Машину и Кекса она точно любила! – с досадой произнесла Мура. – Ну, сына, может быть, чуть меньше, это все знали…
– Зачем только Кекса убили, не понимаю, – сказала Кристина, разглядывая пятно на своей груди. – Надо же, ручка протекла!..
– Как это не понимаешь? – вспыхнула Мура. – Он, значит, ребенка загрыз, а его надо было в живых оставлять?
– Ну он же не виноват! Это Фаня виновата, что оставила его вместе с ребенком… а Олежек был еще маленький и бестолковый, он наверняка сделал что-то такое, что разозлило Кекса…
– Что за люди! – с ненавистью закричал Силантьев. – Вчера телевизор смотрел, так там сказали, что чуть ли не девяносто процентов населения России за то, чтобы вернуть смертную казнь, а вот собачек они жалеют!
– Правильно! Потому что самый страшный зверь – это человек! – возмутилась Кристина.
– Давайте тогда все умрем, – предложила Оля, мрачно усмехнувшись. – Все, все человечество! А природа и животные пусть живут… мы им только мешаем.
– Хорошая мысль! – хихикнул Силантьев.
– Как можно шутить над такими вещами! – обиделась Кристина.
– А что? Кто-то из умных сказал, что нет более страшного сочетания, чем любовь к животным и нелюбовь к людям… – сказал Силантьев. – Я вот про одного физика, который то ли атомную, то ли водородную бомбу создал, такую вещь знаю… Он, значит, бомбу свою придумывал, которая разом несколько миллионов могла убить, и в то же время бездомных котят на улице подбирал… Уж такой жалостливый товарищ был!
– Серьезно? – удивилась Мура.