Солнечная кошка
Шрифт:
— Эй! — я боднула его в плечо. — Я серьезно.
— И я серьезно, Ярина, — он стер пальцем с моей щеки каплю взбитых сливок, облизнул его и поцеловал меня в губы. — В тот момент, когда ты спросила, кому мы расскажем, я растерялся. Ответил по инерции, как привык. Не сразу сообразил, что старые принципы не работают в новых условиях.
— Ай, ай… — фыркнула я. — Тугодум какой. А на интервью казалось, что быстро соображаешь!
— Я тогда тщательно подготовил каждый экспромт! — гордо вскинул
— Откуда ты знал, что я спрошу? — сощурилась я. — Не морочь мне голову!
— Просто ты очень предсказуемая.
— Что-о-о-о?!
Я замерла в нерешительности, не зная, чем в него швырнуть — салфеткой, вилкой или тортом! Но безнаказанным такое поведение не должно было остаться. Стас тихо засмеялся и легко чмокнул меня в нос. Пришлось удовлетвориться этой страшной карой.
— Без тебя у меня было время подумать, — серьезно продолжил он. — Особенно на тему, кто тут мудак и что делать, чтобы им не быть.
— И как не быть?
— Очень просто. Выбрать — не быть мудаком. И последовательно воплощать решение в жизнь.
— Это скучно… — проворчала я.
— Зато работает.
— Вот и проверим!
В этот вечер целовались, гладили настырных кошек, кормили друг друга с ложечки тортом, пять раз сгоняли со стола наглую Лиску и слизывали друг у друга с губ взбитые сливки.
Стас первым заметил, что мы уже давно больше валяем дурака, чем едим, и предложил:
— Пошли в спальню?
Я, конечно, согласилась, но путь наш туда был тернист и суров — по пути мы отчаянно целовались, зависая в самых неожиданных местах, роняли на пол куски торта с тарелки, которую зачем-то взяли с собой, хохотали и тискались. Пустую тарелку бросили где-то на подоконнике и ввалились в спальню, обнявшись так плотно, что я прямо ощущала, как на моем животе остаются синяки в форме пуговиц Стасовой рубашки.
Надо было срочно раздеться и заняться безудержным сексом, но упав на кровать, мы вдруг замерли, глядя друг другу в глаза, затихли, внезапно покинутые веселой страстью.
Больше не хотелось засовывать языки в горло, а руки в трусы.
Хотелось просто лежать и смотреть в глаза.
Между нами поселилось трепетное молчание и какая-то очень глубокая близость, возможная только в темноте и тишине.
— У меня огромный багаж ошибок и привычек по сравнению с твоим, моя Кошка.
— Ты ведь старше.
Пришло что-то пронзительное и настоящее, что родилось далеко не сегодня, но именно сейчас вдруг окрепло и захватило нас полностью, превращая из двух очень-очень разных людей в единое целое.
— Да. Но и ты уже начала набирать свой.
— Такова жизнь.
Мгновение истины, распахнутых навстречу сердец и слияния, что ярче и глубже любого секса.
— Я не хочу, чтобы с тобой это
— Разве этого можно избежать?
Мы могли бы теперь пожениться хоть сто раз, не разлепляться в постели, пока кожа не растворится, навсегда приклеивая нас друг к другу, но это было бы уже только внешнее.
Все самое главное уже произошло.
— Можно попробовать. Жить так, будто моего не существует. Равным тебе. Я хочу, чтобы ты не сравнивала меня с другими — и сам не буду вспоминать прошлое.
— У тебя получится?
Вряд ли когда-нибудь мы теперь разойдемся из-за слишком скоро и неловко сказанных слов. Теперь это казалось невозможным.
— Конечно. Ведь ты в меня веришь.
— Да? Ну ладно. Раз ты сказал, что верю, значит верю.
Стас говорил шепотом, прямо мне в губы, развеивая последние сомнения, открывая самые тайные закоулки своей души. Просто потому, что так было — правильно.
— Хотя я уже испортил тебе жизнь.
— Ничего подобного.
Я отвечала — эхом, касаясь кончиками пальцев его лица.
— Забыл совсем, что ты не взрослая женщина, у тебя нет опыта. Ты не умеешь молчать и терпеть. Ценить меня за что-то другое, что я даю. Мир еще не обломал тебе рога.
— Поэтому я бодаюсь и хлопаю дверями?
Тишина и темнота между нами не давали шанса узнать, говорим мы это вслух или просто так громко думаем, что слышим мысли друг друга.
— Да. Невзирая на то, выгодно это тебе или нет. Следуешь своим чувствам. Пока еще можешь себе это позволить. И знаешь, что?
— Что?
Разве можно разговаривать и одновременно целовать кончики пальцев, касающиеся моих губ? Или улыбаться в темноте и продолжать шептать?
— Я не хочу, чтобы ты этому училась. Молчала, когда надо и высчитывала, что выгоднее. Хочу тебя порывистую и живую. Иначе какой во всем этом смысл?
— Смысл в том, чтобы тебе было комфортно со мной.
Щекотать ресницами его щеку и безмолвно смеяться над тем, как он пытается это повторить. Слышать дыхание и стук сердца.
— Ерунда… Не хочу удобную тебя. Хочу настоящую.
— А я как раз планировала научиться женской мудрости…
Не слышать слов. Но знать, что они — есть.
А потом класть руку ему на грудь и чувствовать, как вибрирует там внутри его голос, звучащий у меня в голове.
— Не вздумай. Эта женская мудрость — такая гадость! В женщине не остается ничего живого, сплошной липкий пластилин, который выстилается как удобно. Не хочу потерять тебя в этой массе.
— Ну вот. А если я все равно попробую?
Может быть, что-то мы говорили вслух. Самое важное, чтобы тишина и темнота были свидетелями наших слов. Только необходимое.