Солнечная сеть
Шрифт:
— Ну, вот и всё, — сказал худой физик, получив от референта информацию о творившемся к этому моменту на Земле, — коммунизм опять отменяется. Восстание всей этой дряни — верный признак того, что человек как был скотом, так и останется. Вся мелкая сволочь по-прежнему только о том и мечтает, чтобы добраться до кормушки да нажраться посытней. Всеобщая цель им неинтересна. Какие же это люди?!
— Да уж, — подтвердил другой депутат. — Настоящий коммунизм — это не для людей. Но, может быть, оно и к лучшему? Разве наша планета заслужила такое счастье?!
На эту их дискуссию, впрочем, мало кто обратил внимание. Большинство членов Совета, прикрывшись от смертоносных стрел скамейками и переносными динамиками, упорно ползли и ползли к выходам, как тараканы, ошпаренные горячей водой. На коммунизм и на судьбу Земли им было в этот момент откровеннейшим образом плевать.
Джордж
— Это и есть наш Совет Земли? По мне, так больше похоже на то, как термиты ползают по грязной помойке! — раскатился под сводами зала его басовитый голос, незнакомый большинству собравшихся.
С этими словами Джордж Астер принялся пробиваться к столам президиума, к Кейту и Кинтии, стоявших плечом к плечу с оружием наизготовку. На полпути, балансируя среди устоявших на месте кресел, он обернулся и, не удержавшись, сказал всё-таки стихшим, поникшим, замершим в ожидании своей участи:
— Про коммунизм вы мне тут рассуждать не смейте. Это мы коммунизм строили, а вы его готовеньким взяли и изгадили сверх меры. И людей вы изгадить тоже ухитрились, а особенно девок! Вот и доверяй после этого Землю таким, как вы… Тому у вас служи, этому служи, за третье вообще сдохни! Только вот в выгоде-то потом остаются всякие там жрецы, вроде вас! А труженику, человеку — дерьма вы ему воловьего на лопате поднесёте, да ещё и требуете, чтобы он после этого радовался и вам кланяться не забывал! Я же вас вижу, я же насквозь всю вашу гнусную породу знаю! Вы коммунизма этого боялись всю жизнь! Сейчас вот отпусти вас с миром — и понесёте вы в народ новый благовест. Коммунизма, мол, не будет, теперь давайте тиранить друг друга, как раньше. Ну так вот что я скажу: хрен вам! Это мы тут строим, мы учим, мы лечим, и что нам делать, мы тоже знаем без вас! А вас надо истребить, как клопов, чтобы не воняли больше под кроватями…
Не договорив, Джордж махнул рукой и полез на трибуну, к Кейту. Обнял сына, прижал к себе на мгновение — и тотчас отпустил, устыдившись собственной сентиментальности.
— Мальчик мой, — сказал он. — Рад видеть тебя живым… и взрослым. Небось, ты уже и на тачках гоняешь. Так что за руль в мою машину и не просись, перерос уже. Но вот на бейсбольный матч я тебя всё-таки обязательно как-нибудь должен сводить. Без этого — какой же я буду отец?!
К Джорджу бросилась Кинтия, а к Кейту Астеру — Айота, вихрем влетевшая в зал поверх голов ползущих депутатов. Обе молодых женщины оказались в объятиях старших мужчин. Следом за Айотой в зал важно вступил дядюшка Кит, поправляя запонки. Он только что убил притаившегося в фойе охранника с гранатомётом, мерзавца из числа личной гвардии какого-то сукина сына депутата, и это сложное усилие несколько нарушило безукоризненную симметрию его костюма.
— Хватит вам колошматить эту дрянь, — похлопав Кинтию по плечу, сказал Джордж Астер своим детям. — Пусть себе ползут! Предлагаю вместо этого найти в этом сортире какой-нито буфет и всё-таки пойти промочить горло в честь такой встречи.
— Если они расползутся, то снова станут опасны, — возразил его сын. — Пока мы пьём и закусываем, они воспользуются всем, что успели нахапать: связями, людьми, идеологическими минами, заложенными под общество. Тогда мы неизбежно разожжём ещё боле страшную гражданскую рознь, а те, в чьих руках были эти марионетки, — он окинул брезгливым, быстрым взором толпу номинальных властителей Земли, — сдадут их и сделают вид, что сами они добровольно присоединились к революции. У них хватит сил возглавить и подмять её. И тогда, под видом народного восстания против несправедливости, общество шаг за шагом пройдёт через стадии ещё более страшной деградации, пока не окажется в конце концов в безнадёжных тисках тёмных сил. А мы либо окажемся не нужны, будем принуждены уйти очень надолго, если не навсегда, либо же станем в глазах запуганного населения, жаждущего покоя и сытости, ещё более страшными тиранами, чем Рикки Морьер.
Джордж Астер хлопнул его по плечу:
— Дельно думаешь, младший! Нечего давать мерзавцам новые попытки, а проку с них, как с быка сметаны: и мало, и делать долго, и на вкус не совсем то, — Джордж Астер хотел сплюнуть на пол, но передумал. — В общем, я бы их тут повесил на заднем дворе. У нас в Америке негодяев принято было сразу вешать. Говорят, воздух был тогда гораздо чище, и разные слабогрудые из Старого Света просто пачками ехали к нам
— Вы можете нас просто арестовать, — сказал старый учитель, сидевший в президиуме и рассуждавший дотоле вслух про детей Ниобы. — Впрочем, чтобы вы не подумали, что я дрожу за свою шкуру, лично меня вы можете расстрелять… Но вообще-то вы правы в ваших подозрениях — эта компания так дискредитировала всё, за что на словах боролась, что про это теперь и слушать-то противно. Дай сейчас человечеству волю решать, и тогда оно, умело направленное несколькими идейными мерзавцами, вполне замечательно хлынет с дороги общественного прогресса толпами по кустам. Знаете, что делают в кустах? Нежеланных детей и уколы сильнодействующих наркотиков, — он, нахмурясь, посмотрел отчего-то на Кинтию и Оту. — И никакие ваши действия не смогут сами по себе ни предотвратить, ни даже удержать этого распада. Потому, между прочим, я и сижу уже много лет в этом кресле, — он обвёл хмурым взглядом зал Совета, — что, однажды начав падать вниз, до самого дна уже не остановишься.
— И что бы вы предложили нам сделать вместо этого? — спросил у него Кейт.
— Долгое и не всегда оправданное усилие: попытаться вернуть людям веру в людей, личную честь и достоинство каждого индивидуума, разрушенные нашей пропагандой, — ответил ему учитель. — Да, я знаю, что это звучит как сумма мелких дел, отличная от героического подвига. Но вот именно это чувство, а вовсе не загадочное право умирать, это и есть то единственное, что на самом деле отличает человека от скота! Умение видеть в общем личное, а в личном общее, умение сопоставлять результаты одного с другим. А не растворяться, не становиться ни зверем-индивидуалистом, ни машиной, предназначенной для коллективной эксплуатации. Воспитать такого человека нелегко, а вот разложить его, разрушить — это как раз почти ничего не стоит. И, да, только коммунистическая формация стала тем способом общественной жизни, который вообще заинтересован в появлении таких людей. А звёзды там, не звёзды, киновия эта всякая, простите за выражение, — это всё к человеку прямого отношения не имеет, и, как следствие, может быть даже вредно для человечества в целом. Так что уж я, простите, жил всю жизнь коммунистом, и предпочту коммунистом умереть.
— А нас вы, значит, коммунистами считать не готовы? — спросила Кинтия, подошедшая к отцу и брату. Она впервые в сознательном возрасте видела отца и поэтому восхищалась им со всем энтузиазмом молодости.
— Я не знаю ваших убеждений, — ответил старый учитель, — но точно знаю, что коммунизм, вопреки всем этим глупостям Звёздных, задуман был как строй именно для людей. Это же просто форма общественного устройства! Всё равно что, скажем, правильная организация городского транспорта. Не надо придавать коммунизму всяких мистических или там эзотерических свойств! А вот вы теперь, как я понял, изменяете саму природу людей и, как следствие, меняете природу отношений между ними. Так вот, для людей я не знаю строя лучше, чем тот коммунистический строй, который мы декларировали как свою ближнюю цель. Первые отсветы этого строя уже упали на нашу жизнь — жизнь всё ещё, должен заметить, достаточно здоровую, чистую и высокую, несмотря на усилия разных подонков. А вот что я знаю о вашей жизни, о вашем мире? Ничего не знаю, и ничего не успею узнать — ведь мне туда закрыт вход, закрыт благодаря месту, которое я занимаю здесь, в нашем старом обществе. Вы просто не возьмёте меня туда. А возьмёте — и я там тоже стану коммунистом, потому что я знаю, что воспитание личности и воспитание достоинства просто невозможны без общественного прогресса, в чём бы он ни заключался. Это работа, которой я посвятил всю жизнь.
И много навоспитывал? — угрюмо осведомился Джордж.
— Тысячи моих учеников, — ответил депутат, — были вашими сверстниками, Джордж Астер. Не вашему поколению упрекать меня в бездействии! Это уже потом я пошёл на повышение и засел, как сахарная кукла, в этом кресле…
— Возьмём его с собой, — вслух решила Кинтия. — Он обязательно поругается с дядей Китом, а я хочу на это посмотреть!
— Ну, а что нам делать с остальными? — спросил её отец, по-прежнему сохранявший мрачный вид.
— Пусть Звёздные и повстанцы арестуют их, — махнул рукой Кейт. — К счастью, усилиями самих землян я лишён права вмешиваться в здешнюю политику. Впрочем, есть одна функция, которую я оставлю пока что за собой. Я никому не отдам ни Солнце, ни ключи к «энциклопедии Урана», пока прежние дни не минут! В этом вопросе мне придётся побыть тираном, хотя многие наверняка захотят побороться с моей тиранией. Ну что ж, пусть тогда попробуют победить меня. Я ведь Солнце Непобедимое, — с горестной усмешкой прибавил сын Джорджа Астера.