Солнечные часы
Шрифт:
— Ахмат, Ахмат, вставай. Вот мешок. Возьми его и уходи. Скорей, Ахмат, скорей! К рассвету ты должен быть далеко. Иди в Кыз-Бурун, в Кыз-Бурун иди.
— Зачем в Кыз-Бурун? — спросил Ахмат, ничего не понимая со сна. — Зачем, бабушка, зачем?..
Но она закрыла его рот ладонью и нетерпеливо прошептала:
— Не спрашивай. Потом все узнаешь. Иди не тропой, иди зарослями. И пусть никто в Кыз-Буруне не знает, что ты был здесь.
Ахмат не помнил, как он вышел из кухни в огород, как пробрался в лес. Никогда, казалось ему, ночь не была такой тёмной. Будто все небо заткано черной шерстью.
«Зачем, зачем бабушка отослала меня? — думал Ахмат. — Правда, в Кыз-Бурун переехала из Нальчика моя тетка, она приютит меня, но разве в Кыз-Буруне нет врагов?»
И вдруг догадка осенила Ахмата: бабушка задумала что-то против фашистов. Она заранее услала его, чтобы враги заодно не расправились и с ним. И тут он понял, зачем весь день варила бабушка эти красные ядовитые цветы.
«Да ведь она хочет отравить черного! — чуть не вскрикнул он. — Она отравит его и пойдет на виселицу!»
Страшное видение встало перед Ахматом. Он повернулся и побежал назад. Он падал, скатывался вниз, ударялся о стволы деревьев, потом опять поднимался и опять бежал. И только тогда заметил, что ночь сменилась утром, когда вырвался из леса. С взволнованно бьющимся сердцем распахнул он дверь в кухню.
Бабушка сидела за столом в черной праздничной кабе. Лицо ее было строго, бледно и торжественно. На столе, на черном блестящем подносе, стояли чашки с айраном и вазочка с медом. Завтрак, последний завтрак черного, был готов.
При виде Ахмата бабушка медленно поднялась. Лицо ее стало гневно. Она сказала:
— Как смел ты ослушаться меня!
Что-то теплое подкатило к горлу Ахмата. Он упал на колени, обхватил бабушкины ноги руками и, давясь рыданиями, проговорил:
— Бабушка, родная, не губите себя!.. Я люблю вас больше всех на свете!..
Несколько суток тело Ахмата горело в огне. Страшные видения томили его душу. Он часто терял сознание. А когда приходил в себя, то чувствовал на своем пылающем лбу холодную руку бабушки. Он брал эту руку и прикладывал к своим губам. И жар отходил, и по телу разливался покой.
На ночь бабушка напоила Ахмата чем-то горьким и душистым. Он уснул и спал до утра. А утром бабушка опять сказала:
— Завтра ты уйдешь в Кыз-Бурун. Или ты не внук мне.
И Ахмат сказал:
— Пусть так. Завтра я уйду.
Ахмат не знал, сколько времени прошло с того дня. Он не ушел. Он ходил из дома в дом и всех спрашивал, правда ли то, что случилось, или это только бред его души. Правда ли, что бабушки нет?
И все думал о плане своей жизни. Вот был большой план, план всей страны. Вся страна должна была стать, как душистый сад, и у каждого расцветали в душе розы. И не было добрей людей, чем люди его страны. Но пришли вурдалаки и гиены. Они стали пить человеческую кровь и грызть живое человеческое тело. И все в стране взялись за оружие. А у кого не было его, те просто руками стали душить гиен и вурдалаков. Так переменился большой план, план всей страны. Был план и у Ахмата, план его жизни. С мечтой о нем
Вот что случилось в тот день.
Снаряжая Ахмата в дорогу, бабушка вышла, чтобы попросить у кого-то большую иглу (Ахмат порвал в лесу и стеганку, и мешок). Время шло, а бабушка не возвращалась. Он отправился ее разыскивать. Оказалось, она задержалась в доме соседки. Ахмат и бабушка вернулись домой. Едва они вошли в кухню, как на пороге появился черный. Лицо его было серо от злобы. Коверкая русские слова, он сказал:
— Как смеете вы уходить без разрешения! Мне нужна была яичница.
Глаза бабушки вспыхнули. Она подняла голову. Забыв, что фашист ни слова не понимает по-кабардински, она сказала на родном языке:
— Хозяйка здесь я. Никто не смеет мною помыкать. Я здесь хозяйка!
Конечно, он не понял, что она сказала, но он видел, с какой гордостью она говорила, и это показалось ему смешным. Он прыснул, схватился за бока и стал хохотать. Потом, перестав смеяться, шагнул вперед, брезгливо оттопырил губу и тыльной стороной руки раз за разом ударил бабушку по щеке. Ахмат видел, как дважды дернулась седая бабушкина голова, как удивленно взглянули на фашиста ее глаза. Да, удивленно, потому что бабушку за всю ее жизнь никто не смел ударить. Вдруг голова ее упала на грудь. Секунду бабушка стояла неподвижно, потом рухнула на пол. Ахмат крикнул и бросился к ней. Но черный пинком сапога заставил его встать, показал на кувшин и велел полить ему на руки. И пока мыл руки, губа его брезгливо оттопыривалась.
Он ушел в соседнюю комнату, а бабушка все лежала неподвижно. Ахмат опять склонился над ней. И тут он увидел, что из ноздрей ее стекают на пол две струйки крови. И опять земля поползла под его ногами, и он полетел в черную пропасть. Он не знал, как долго был без сознания, но когда открыл глаза, то увидел, что бабушка лежит рядом все так же: с прикрытыми ладонью глазами, будто и мертвой ей был нестерпим ее позор.
Шатаясь, Ахмат вышел на улицу и стал ходить из дома в дом. И все говорили:
— Она умерла от позора.
Скоро во дворе собралась толпа. Кабардинцы и кабардинки стояли у дома и молча смотрели в окно. Тогда вышел черный и погрозил револьвером. Но никто не тронулся с места. А люди всё прибывали и прибывали. И черный спрятал револьвер и показал рукой, чтоб вошли в дом и вынесли оттуда тело. И кабардинцы вынесли бабушку из дома. Они подняли ее над собой на руках и понесли по улице, и каждый старался хоть пальцем прикоснуться к ее одежде.
И Ахмат тоже шел с толпой и не плакал. Нет, он не плакал. Он изменил план своей жизни.
Когда я дочитывал тетрадь, я еще не знал, что сталось с Ахматом. Последняя запись была такая: «Сегодня я сам вырвал волосы из своей головы. Я попробовал бритву. Она очень острая». Дальше шла просьба сохранить тетрадь и при случае передать мне.
Я долго молчал. Потом, собравшись с силами, спросил:
— Что с Ахматом?
Председатель сумрачно ответил:
— Его сожгли. Он зарезал офицера.
Солнечные часы