Солнечные часы
Шрифт:
— Играй, Коншобий играй, — шепчу я. — Он опять заснет.
Нет, он спать не собирается. Подался корпусом вперед и смотрит. Черт возьми, ведь он смотрит прямо на наш куст! Неужели заметил? Впрочем, что же, мы только играем. Разве играть запрещено? Мы можем даже выйти из-за куста и показаться ему. Пусть смотрит на рог и удивляется. А Саур тем временем… Но часовой поднимает автомат, он целится в куст. Ах, мерзавец!..
— Коншобий, — вскрикиваю я. — На землю!.. Падай на землю!..
И падаю сам.
Мы лежим не шевелясь. Пусть израсходует очередь. Тогда мы
Тишина. Я осторожно поднимаю голову — и с криком радости бросаюсь вперед: с немецким автоматом в одной руке, с кинжалом в другой, белея забинтованной головой, высокий и легкий, через дорогу к нам идет Байрам.
Быстрей автомобиля
Мы в горах, в лесу. Поднимаемся все выше и выше. Впереди, опираясь на автомат, шагает Байрам. Ни тропы, ни зарубки на дереве. Как он находит направление, неизвестно. Слепой Коншобий, Саур и я следуем за ним цепочкой. Ярко светит солнце. Сквозь воздушный узор золоченой листвы сияет голубое небо. Тихо так, что слышно, как где-то далеко ползет в сухой траве уж. А ведь совсем недавно над нашими головами выли мины и, как в бурю, трещал кругом лес. Слишком поздно обнаружили фашисты труп часового. Когда они начали по нас стрелять, мы подходили уже к лесу.
Все медленнее идет Байрам, все тяжелее его поступь. Вот он прислонился к медному стволу сосны и стоит, полузакрыв глаза. На лице его боль и досада.
— Байрам, — третий раз предлагает Саур, — мы сплетем носилки и понесем тебя. Нам нетрудно, Байрам.
Но Байрам только упрямо морщит лоб.
На крошечной полянке мы прилегли и несколько минут отдыхали. Отсюда, как в перевернутый бинокль, виднеется Нальчик — далекий и четкий. Подперев лицо ладонями, Саур смотрит на него неподвижными глазами. Густые брови его сдвинуты, рот крепко сжат. Он кажется мне взрослым. Я не спрашиваю, о чем он думает, я знаю: он думает о том, что тяжелым гнетом лежит и у меня на душе. Мы свободны и уходим от фашистов все дальше и дальше, а Этери… Какой укор я мысленно видел в ее грустных, кротких глазах!..
— Саур, — сказал я тихонько, — мы проводим Байрама в безопасное место, а сами вернемся в Нальчик.
Он быстро повернул голову:
— Ты умеешь читать мои мысли, да?
— Это же просто, Саур: мы обещали никогда не оставлять ее.
Прислонившись спиной к камню, смотрел на далекий город и Байрам. Смотрел пристально, внимательно, точно изучал его.
— Байрам, — осторожно спросил Саур, — нам еще долго идти? Не думай, что мы устали, нет… Но…
— Мы придем к вечеру. — Тем же внимательным взглядом он посмотрел в наши лица и добавил: — Там я и Коншобий останемся, а вы, трое, пойдете дальше. В добрый путь!
— Как трое? — с недоумением спросил Саур. — Кто же еще с нами?
— Этери, — спокойно ответил Байрам.
— Эте-ери?!
— Да, Этери, — так же спокойно повторил Байрам. — Если она там, — он посмотрел в сторону Нальчика, и в
Мы ничего не понимали.
Слепой внезапно сделал предостерегающее движение рукой. Но ничего, кроме обычных лесных шорохов, мы не услышали.
— Идут, — шепнул слепой.
— Много? — так же тихо спросил Байрам и потянулся к автомату.
— Впереди один, потом много.
— С горы или в гору?
Слепой опять прислушался:
— С горы.
— Наши, — со спокойной уверенностью сказал Байрам и, не торопясь, стал подниматься.
Сдерживая дыхание, мы стояли и слушали. По-прежнему все тихо. Только шепчутся листья. Не послышалось ли все это слепому? Нет, он улыбается и, точно в такт шагам, качает головой.
Где-то близко прокуковала кукушка.
— Четыре, — насчитал Байрам и одобрительно засмеялся: — Передовой нас видит, а мы его нет. Но он не узнает нас, Коншобий, скажи ему.
Слепой поднял лицо вверх и засвистел: по лесу звонкими стеклышками рассыпалась короткая трель.
Тотчас же захрустели сучья. Из чащи орешника вышел подросток в кабардинской, расширяющейся кверху шапке, в полинялой синей рубашке, с кошелкой в руке.
— Асхат! — радостно вскрикнул Саур, бросаясь подростку навстречу.
С горы спускались вооруженные люди и с восклицаниями окружали Байрама. Одни из них были в черкесках и кавказских шапках, другие — в красноармейских шинелях, третьи — в ватниках. И было странно видеть на одном и том же человеке кинжал в старинной серебряной оправе и новенький автомат. Я не знал языка, на котором они говорили, но мне было понятно, что все удивлены и обрадованы: они спускались в Большой аул, чтобы освободить Байрама, а он сам шел им навстречу.
— Друзья, — взволнованно сказал Байрам, когда все сошлись на поляне и стали около него кругом, — вот первый трофей нашего отряда! — Он поднял вверх автомат. — Волчье сердце того, кто пришел с этим оружием на нашу землю, истекло кровью. Пусть же горит, не остывая, под ногами захватчиков наша земля!
— Пусть горит!.. Пусть горит!.. — закричали партизаны.
Байрам оглянулся, нашел в толпе Саура и меня и подозвал нас взглядом. Мы подошли к нему.
— Вот двое юношей. Они не думали о своей молодой жизни, когда спасали мою старую. Так пожалеем ли мы свою кровь, чтобы спасти жизнь наших детей!
Мы с Сауром стояли смущенные и молчали. Да и что мы могли сказать?
Через несколько минут отряд двинулся в путь. Шли в горы. Как ни противился Байрам, его все-таки уложили на носилки и понесли.
Саур, Асхат и я шли в арьергарде.
— Рассказывай же! — торопил Асхата Саур. — Ничего не пропускай, ну!
— Зачем пропускать, — невозмутимо ответил Асхат, — я Бее расскажу, как было. Ну, постучал кто-то в Окно. Я вышел из дома на улицу, а она стоит у плетня. Прижала руки к груди, никак отдышаться не может. Лицо белее молока. Увидела меня и говорит: «Здравствуй, бичо! Пожалуйста, скажи скорее…»