Солнечные часы
Шрифт:
Пока горожане эвакуировались, я и Саур ходили как в воду опущенные, но когда по улицам задвигались люди с лопатами на плечах, мы сразу подбодрились и отправились за ними. На краю города из длинного окопа вылетали комки ярко-желтой глины.
— Ага! — радостно крикнул я. — Значит, город будут защищать!
— Такой город зачем не защищать! — неожиданно раздался знакомый нам голос.
Вокруг работали люди, но того, кого мы ожидали увидеть, среди них не было. Одна и та же догадка мелькнула у нас, и мы прыгнули в первый вырытый окоп. Там, по пояс
Мы тотчас притащили лопаты и принялись работать рядом с Байрамом.
Мы выбрасывали из окопов желтую, плотно слежавшуюся глину, а мимо, по шоссе, шли раненые бойцы: их эвакуировали из ближайших госпиталей. В синих и коричневых халатах, с руками в белых лубках, а некоторые с забинтованной головой, они сворачивали пестрой лентой к нашей школе и оттуда на грузовиках ехали на вокзал.
Саур поднял на лопате глыбу глины и только сделал руками движение назад, чтобы с размаху швырнуть ее из окопа, как вдруг присел и выкатил глаза. С глухим звуком глыба свалилась в окоп, и внезапно облегченная лопата стукнула Саура по лбу.
— Ты чего? — спросил я испуганно.
Не меняя позы, Саур прошептал:
— Там… кто-то идет… сюда…
Я посмотрел по направлению его взгляда, думая увидеть нечто страшное, и на мгновение оцепенел: по шоссе шла Этери. Да, Этери! Одной рукой она поддерживала раненого, а другой махала в нашу сторону.
— Она, она! — крикнул я и выскочил из окопа.
Но Саур меня обогнал. Он прыгнул, как леопард, и расстелился прямо у ног улыбающейся девочки. Секунду все молчали. Потом Саур сказал:
— Ты… это… Хорошие пирожки были?
— Друзей встретила? — догадался воин. — Ну, спасибо, родная. Я уже сам дойду, тут близко.
Он поцеловал Этери в голову и, прихрамывая, пошел дальше. А я и Саур сели так, что Этери оказалась между нами. Мы наперебой стали рассказывать, как жили это время без нее. Рассказывали так, будто никогда с нею не расставались и только теперь, впервые за всю жизнь, разлучились на целый месяц. Она слушала молча, и из ее глаз по-прежнему лилось на нас тепло. Вдруг мы вспомнили, зачем она ездила в Пятигорск, и смущенно замолчали. Саур виновато спросил:
— Как же она… сестра твоя?.. Ей лучше?..
Этери хотела ответить, но губы ее дрогнули. Она припала лицом к коленям и затряслась в беззвучном плаче.
Мы растерянно молчали.
— Не надо, — сказал наконец Саур, и я не узнал его голоса, таким он был нежным и горестным. — Не надо… Зачем плакать!.. Вот я, Саур, и вот Иван — мы будем тебе братьями. Разве мы позволим кому-нибудь обидеть тебя! Нет, не позволим. Мы всегда будем с тобой, и ты забудешь немножко свое горе.
И он осторожно погладил девочку по голове…
Какие тревожные и в то же время счастливые дни! Чудесный друг наш Байрам, трогательная в своем горе Этери с ее ясной, как молодой месяц, душой, пылкий и благородный Саур — мы все живем в одном доме, одной семьей. С раннего утра до темноты мы роем окопы и противотанковые рвы, закладываем окна домов камнем, пробиваем в стенах амбразуры, вбиваем на улицах железные надолбы. Мы работаем так, что рубашки наши просолились от пота и стали твердые, как картон. Но усталости мы не чувствуем и возвращаемся с таким зудом в руках, что, кажется, могли бы работать и всю ночь напролет. Только поев, мы замечаем, какими тяжелыми становятся наши руки, ноги, головы, как тянется в постель тело.
Кормила нас Этери. При доме был огород, в нем наливались соками и зрели овощи. Из них Этери готовила замечательно вкусные кушанья, которые носили необычные названия — пхали и аджаб-санла. Впрочем, она и овощи называла по-своему: фасоль — лобио, лук — хахви, свеклу — чархали. От этого все казалось почему-то еще более вкусным.
Спали мы в большой и единственной в домике, если не считать кухни, комнате: Байрам, Саур и я — на полу, а Этери — за занавеской, на хозяйкиной кровати. На ночь окна раскрывались, и прямо из комнаты видны были далекие звезды, от которых горизонт светился неприятным, мертвенным светом: это были вражеские ракеты, там проходила линия фронта. Время от времени слышались глухие, тяжкие вздохи и вздрагивала земля.
— Дедушка Байрам, расскажи что-нибудь, — просила из-за занавески Этери.
Немного помолчав, Байрам вполголоса, чтобы не помешать нам с Сауром уснуть, говорил:
— Хорошо, я расскажу тебе про серну, которую охотник хотел убить, но не убил, а стал ее преданным другом. Так в жизни бывает. Много лет назад жила в горах Кавказа серна — легкая, быстрая, как мысль. И хоть слыла она первой красавицей среди всех серн Кавказа, но этим не гордилась и была со всеми ласкова и приветлива…
Удивительно рассказывает Байрам о животных. Они и думают и чувствуют, как люди, и притом они совсем не похожи на животных из басен: в баснях сразу видно, что животных нарочно такими показывают, а Байрам и сам верит, что у них человеческие мысли.
Усталое тело наполняется блаженством покоя, к глазам приливает дремотная теплота, образы расплываются, точно причудливые фигуры в облачном небе. Сон, как вата, мягко окутывает меня, и голос Байрама постепенно удаляется и стихает вовсе. Опять дрожит земля. Но я знаю, что рядом мои друзья, и сплю спокойно.
Волк
С того дня, как я начал рыть окопы, все мои размышления о голубом камне как ветром смело. До сказок ли тут, когда в двадцати километрах фашисты! И вдруг опять вернулись все недоумения и странные догадки.
Однажды, когда мы возвратились с работы и мыли в кухне руки, Саур незаметно сделал мне знак выйти. Во дворе уже было темно, и я не мог видеть выражения лица Саура, но по таинственности, с какой он сделал мне этот знак, я понял, что случилось что-то особенное.