Солнечные часы
Шрифт:
Слепой пожал плечами.
— Коншобий, не скрывай от нас! — умоляюще зашептал Саур. — Мы знаем, зачем им Шума, Они хотят мучить ее на глазах Байрама.
— Я не знаю, где Шума, — слепой покачал головой. — Когда фашисты приехали, дом Суры был пуст. Они созвали народ и обещали тысячу марок тому, кто скажет, где Шума. Но люди молчали. Тогда выступил Асхат Исаев, тот, что хорошо танцует, и сказал: «Я знаю, где Шума. Три дня назад я был в Нижнем Баксане; я видел, как Сура с Шумой приехали туда на арбе».
— Предатель! — воскликнул Саур.
Та же нежная
— Асхат хворал больше месяца, он не был в Нижнем Баксане. А Шуму я вчера учил на этом месте петь под мой рог.
Саур, растроганный, положил руку на плечо слепого:
— Пусть простит Асхат мое дурное слово. Но скажи нам еще, Коншобий: не была ли с фашистами в машине девочка с двумя косичками? Такая грустная, совсем грустная девочка?
Слепой ответил не сразу:
— О девочке мне никто не говорил.
— Не говорил!.. — вздохнул Саур.
— Нет. С ними была старая свинья. Она говорила по-кабардински. Но ее никто не слушал. Старая свинья!
Слепой презрительно плюнул.
— Коншобий, — Саур умоляюще сложил на груди руки, — ты много жил на свете, ты все знаешь. Скажи, как нам спасти Байрама?
— Как спасти Байрама? — медленно повторил слепой и покачал головой. — Как спасти Байрама?.. В ауле остались только женщины и дети. Даже Асхат ушел. Кто же спасет Байрама?
— Мы спасем, Коншобий, мы! — жарко зашептал Саур. — У нас есть кинжал. Научи только, Коншобий!
Опустив низко голову, слепой молчал.
— Ты не доверяешь нам, Коншобий, — в отчаянии сказал Саур, — ты думаешь, что мы еще дети. Что ж, тогда попробуем сами. Идем, — схватил он меня за руку, — идем к дому Суры! Мы подкрадемся к часовому и заколем его…
Слепой поднял голову и медленно повел ею, точно хотел кожей лица ощупать воздух.
— Светает… — прошептал он. — Светает… Часовой обернется на ваши шаги и увидит вас. Нет, так не спасти Байрама, нет…
Он опять задумался, и по лицу его заскользили легкие, как от крыльев птицы, тени. Мы ждали не шевелясь.
— Подойдите ближе, — сказал он наконец. — Слушайте… В доме две двери. Одна выходит во двор, другая — на улицу. На дверях замки. Часовой ходит вокруг дома. Пусть один из вас станет моими глазами, пусть другой станет руками Байрама. Пусть этот рог, сделанный им на радость людям, послужит теперь для его спасения.
Волшебная песня
…Вот он, домик Суры. Весь в затейливой резьбе, выкрашенный в голубую краску, он похож на те домики-игрушки, которые вешают на елке. Конечно, это Байрам его разукрасил. Как и от самого Байрама, от домика веет сказкой. И так некстати эта серо-зеленая фигура в каске! Кажется, что это картина и рисовали ее два художника: один с душой ребенка, другой — болотной жабы.
Мы стояли с Коншобием во дворе противоположного дома, нас скрывал еще не облетевший куст сирени. Сквозь его листву я следил за часовым. В утреннем тумане он казался мертвецом, который по инерции передвигает свои окоченевшие ноги в сапогах с раструбами. Саура с нами нет. Саур там, во дворе, за скирдой сена. Он ждет знака. Он один, и мне страшно за него. Но я должен быть около слепого.
Вот часовой опять вышел из-за угла дома. Автоматическим шагом промаршировал до двери, повернулся, точно под ним была вращающаяся, как в театре, площадка, и посмотрел перед собою глазами мертвеца.
Я шепчу:
— Он здесь. Стоит.
Слепой поднес рог ко рту. Тусклый, однотонный звук проплыл в воздухе и замер. Часовой чуть поднял голову. Прошла минута молчания, и из рога полилась странная песня: глухие и ленивые звуки скучно жаловались на что-то и сонно замирали.
Слушая, я постепенно стал терять представление о том, что меня окружало. Передо мной всплыла беспредельная степь, а в степи, в струящемся мареве, возвышается одинокий курган. Высокая пшеница уходит до самого горизонта золотисто-шелковыми волнами. Ослепительно светит солнце. Сонно стрекочут кузнечики. В блеклом небе, расправив широко крылья, неподвижно висит ястреб…
Я не знаю, сколько времени продолжалось это видение. Оно растаяло мгновенно, как только я почувствовал, что слепой осторожно прикоснулся ко мне рукой. Часовой по-прежнему стоял у двери дома, но теперь он уже не казался деревянным: спина его была слегка согнута, голова опущена вниз. Казалось, он рассматривал что-то под ногами у себя. Все ниже и ниже опускалась его голова, все больше сгибалась спина. Вдруг он вздрогнул, выпрямился и удивленно посмотрел по сторонам. И вот он опять истукан. Как заведенный, повернулся влево и деревянно зашагал.
— Поворачивает за угол, — торопливо шепчу я слепому.
Из рога вылетел резкий, предостерегающий звук — и песня смолкла.
От стука сердца было трудно дышать. Успел ли Саур отскочить от двери и спрятаться за скирду? Не заметил ли часовой следов его работы?..
Вот опять появился солдат из-за дома, подошел к двери и стал, точно в нем лопнула пружина.
— Здесь!.. — радостно шепнул я.
Слепой поднял рог. Чтобы не поддаться действию песни, я мысленно принялся читать веселые стихи. Но звуки рога настойчиво просачивались сквозь их прыгающий ритм, и вот всплывает передо мной давно забытая картина: комната с низким потолком, на столе тускло светит приспущенная лампа с закоптелым стеклом; сгустились в углах тени. Тихо поскрипывает люлька. Над люлькой сидит женщина и сонно тянет: «Прилетели гу-ли и сели на лю-у-ли…» И все ниже и ниже склоняется к груди ее усталая голова.
— Нет, я не поддамся, нет, не поддамся, — шепчу я и таращу глаза на часового.
Да, он спит! Уперся спиною в стену дома, свесил голову и спит. Мне даже кажется, будто сквозь звуки рога доносится его мерное похрапывание. Ах, только бы он подольше не просыпался!
«Саур, милый, дорогой, — молю я мысленно своего друга, — ты такой сильный и ловкий, скорее же выкручивай этот проклятый замок!»
Из рук часового выскальзывает автомат и падает на землю. Часовой вздрогнул, нагнулся, поднял, трет глаза.