Солнечный ветер. Книга вторая. Младший брат
Шрифт:
– Я сразу хотел вырезать сердце этого предателя и скормить волкам, но решил подождать, убить кельта мы всегда успеем. Пока мне надо подумать…
Через пару дней Ангуса вытащили из ямы, где содержали других узников и привели к Балломару.
– Ты должен искупить свою вину, – потребовал он.
– Как? Я все рассказал, – Ангус облизал пересохшие губы. В яме не давали воды, выливая ее из ковша сверху и капли приходилось ловить ртом.
Балломар это заметил. Он налил вино, подал Ангусу, а тот, хотя и не пил вино, был рад любой возможности промочить горло. Схватив кубок, Ангус одним махом опрокинул в себя жидкость, так что голова закружилась.
– Садись, рыжебородый! – приказал Балломар. Он вытащил из ножен длинный нож-сакс, воткнул в стол перед собой. – Рассказывай теперь подробнее, кто тебя ждет у римлян. А не то, – он угрожающе придвинулся, – даже боги не найдут твоих обглоданных костей.
Так Ангус оказался у Помпеяна в Аквинкуме. На самом деле история об угрозе гепидов была сильно преувеличенной – гепиды слыли родственным племенем готов и не воевали с ними. Просто-напросто ловкий Балломар через посредника хотел довести до римлян, что маркоманнам требуется поддержка, лучше всего сестерциями, иначе они не смогут сдерживать напор северян.
Когда Ангус вышел из «Золотой свиньи» на углу его поджидали два маркоманна, которых вождь отправил присматривать за подозрительным вотадином.
«Запрягайте коней! – бросил им Ангус. – Дело сделано, пора возвращаться».
Он выполнил поручение Балломара и сообщил именно те новости, которые приказал передать предводитель германцев. «Но доверять мне не будут, – думал он, качаясь в седле, – ни римляне, после того как узнают, ни маркоманны. Надо вернуться в Британию, бриганты меня примут. Бежать нужно сейчас, пока не поздно! Прямо по дороге, только назад. О, бог лесов Цернунн, помоги мне!»
Покорение Рима
Честолюбивый и амбициозный доктор Гален прибыл в Рим из Александрии весной следующего года после нападения парфян на Армению и Сирию.
Жизнь в городе текла по заведенному порядку: недавно отметили праздник богини Цереры, принеся ей в жертву тельных коров, следом наступали Флоралии, знаменующие наступление месяца мая. Администрация цезаря Марка медленно, но уверенно готовила войска к экспедиции и копила запасы продовольствия для отправки на восток. В Сенате шли долгие обсуждения предстоящего похода. На этом фоне, конечно, никто не заметил появления в городе нового медика.
Сам-то Гален считал себя светилом медицинской науки, которому должны были открыться двери всех богатых домов города. Но пациенты имели давно опробованных лекарей, которым доверяли, а пускать к своему телу незнакомого доктора из Пергама охотников оказалось мало.
Помня интерес, проявленный Галерией Лисистратой к анатомическому вскрытию еще живого мятежника, когда она путешествовала с Антонином Пием, он намеревался повидаться с ней и попросить рекомендаций. Однако, ему сообщили, что Галерия продолжительное время живет в поместье, унаследованном от покойного императора, и в Риме не появляется.
К моменту переезда в столицу Галену миновало тридцать лет – возраст среднего человека, у которого должна полностью сложиться жизнь, по крайней мере, возникнуть какая-то ясность в ней и определенность. Но только не у него. Честолюбие, жажда славы в медицинской науке, глубокое погружение в неизведанное толкали его все вперед и вперед. Сколько городов он изъездил за это время, сколько больных излечил, а скольких отправил в царство мрачного Аида. Пергам, Смирна, Коринф, Александрия. Нигде его не ждали с распростертыми объятиями, нигде победы не доставались без упорного труда, без жарких споров с соперниками, которых приходилось подавлять превосходством знаний в разных областях медицины.
Кто лучше его, Галена, знал анатомию человеческого тела? Кто мог показать расположение вен и внутренних органов? Кто мог рассказать о кровотоке или лекарствах, действующих на сердце? Никто! Только он. Хотя нет, был еще один сведущий человек в медицине – Асклепиад Вифинский, ученик Клеофонта, тот жил в Афинах. Но лишь он один, больше никого.
Теперь приходилось начинать сызнова. Нескончаемая борьба за место в сонме медицинских звезд, постоянное напряжение сил, угрозы завистников, где-то настоящие, а где-то и мнимые, все это вызывало у Галена смутное, но непреходящее чувство опасности. Жизнь его слишком ценна для мира, чтобы быть прекращенной каким-то бездельником, нанятым завистливыми конкурентами. Может поэтому он поменял столько мест?
Сняв хорошее жилье в богатом районе Рима – средства позволяли, Гален попробовал найти пациентов и с присущим ему блеском продемонстрировать свои умения. Но никого не находилось. И здесь помог случай, а может быть и Асклепий, которому он принес жертву в храме покровителя медицины. Две женщины неподалеку от него тоже возносили мольбы богу, моля о выздоровлении неизвестного ему человека. Из разговора он понял, что одна приходится больному женой, а другая дочерью. Самого же мужчину, стоящего на краю могилы, звали Евдем. Гален слышал это имя.
– Ваш муж знаменитый философ из Афин? – он подошел к ним ближе.
– Это правда, господин, – ответила старшая из женщин. – Я его жена Лидия.
– Отчего он страдает?
– О, добрый господин, мой муж задыхается, словно на грудь ему положили огромный камень и бьют по нему тяжелым молотом. Боюсь, что он прогневил немилосердного бога Танатоса28 и теперь мне остается надеяться лишь на Асклепия.
– Что же говорят другие лекари?
– Они бессильны. Пустили ему кровь, но стало еще хуже.
– Нет-нет, – поспешно возразил Гален, – кровь пускать не надо.
– Вы знаете толк в лечении? – с надеждой спросила женщина.
– Я медик из Пергама, меня зовут Гален. Я помогу вашему мужу.
– О, боги! Неужели? Я не пожалею сестерций, только вылечите его.
Так Гален попал в богатый дом философа Евдема. Он взял с собой мазь, помогающую сужению сосудов. Такие опыты он уже проделывал в Александрии, и они облегчали страдания больных. Намазав грудь старику, тяжело дышащему с протяжными хрипами, Гален замер в ожидании, хотя и не сомневался в нужном эффекте. Рядом застыли жена и дочь, молитвенно сложив руки. Действительно, грудь Евдема постепенно перестала судорожно вздыматься и опускаться, перекошенное от натуги лицо разгладилось, и на нем проступило облегчение.