Солнечный ветер
Шрифт:
Назар суетился, объяснялся с администрацией, что-то говорил о том, что если стрелковое оружие, хоть и с тупой стрелой, в общей доступности, то надо и бьющиеся предметы из зала убирать, но не перегибал, сильно не спорил, поминутно оглядывался на Милану, слушавшую рассказ Дани о том, что папа не виноват, он же попал в цель, а стрела потом отлетела. Соглашался выплатить музею компенсацию (благо, не все деньги мира, ваза и правда оказалась стилизацией, а не оригиналом каким-нибудь из пятнадцатого века). Потом его уволокли из зала на административный этаж, где ему выписали квитанцию,
В общем, вернулся на Миланкину выставку Назар спустя добрых минут сорок, готовый к тому, что сейчас и здесь получит по шапке за то, что по своему обычаю все испортил. Но, похоже, в этом зале с Миланиными шедеврами никто даже не догадывался о том, что произошло внизу, да и она сама выглядела непринужденно, будто бы все в самом деле в порядке. Не зная, стоит ли поганить ей настроение своей физиономией или уже пойти, скупить половину ее изделий и свалить домой, Назар все-таки не удержался. Решил еще раз посмотреть на нее вблизи, вот такую — счастливую и расслабленную. Потому и подошел, перехватив ее между очередными собеседниками.
— Я все решил, — проговорил он как мог беззаботно, — вроде бы, меня даже не посадят.
— Я, конечно, за тебя рада, — усмехнулась Милана, — но меня больше беспокоило, чтобы не явились какие-нибудь личности, заботящиеся о детях. Так что я тоже все решила.
— Вот черт… Да что мы такого делали-то?
— Ну вообще-то хулиганили, — рассмеялась Милана. — Там, между прочим, камеры, пришлось договариваться с начальником охраны, чтобы она случайно… сломалась. Не хватало еще, чтобы в школу сообщили.
Ее смех слегка обнадежил. Нет, заворожил. И его губы сами собой расплылись в улыбке.
— Я ему хотел на прикладном примере показать полезность истории. Короче… как обычно, — неловко пояснил он. — Где он, кстати? Испугался небось?
— Да как-то не очень. Но чтобы подумал над своим поведением, я отправила его домой. С мамой.
— Он не виноват, я же типа… поощрил.
— А он уже не маленький и должен сам думать.
— Не ругай его сильно, ладно? Лучше меня.
— Тебя уже поздно. Не исправить.
— Ну… я же все-таки немного изменился, а? Работал над собой. Ты хоть заметила?
— Хвастаться ты любил всегда, — снова улыбнулась Милана.
— А ты — меня осаживать. Если честно, то и хвастаюсь я только перед тобой.
— С трудом верится.
— Правду часто принимают за ложь… — Назар усмехнулся и вдруг понял. Она иголки спрятала. Совсем спрятала. И черт его знает, что спровоцировало — шампанское, да Винчи или разговор с любезным директором галереи, но прямо сейчас он, не иначе как сдуру, сделал еще один шаг к ней, понимая, что есть шанс не покалечиться, и совсем стирая пространство между ними. Глубоко вздохнул, наполнил грудь ее запахом вперемешку с кислородом, необходимым для функционирования организма. И выпалил:
— А если я докажу?
— Что ты изменился? — спросила она, не отстраняясь.
— Ага. И это тоже. Тебе тут долго?
— Людей еще много, а я, вроде как… хозяйка.
— Да куда они денутся? Выставка на несколько дней, ты открыла, все зашибись получилось и… и давай сбежим теперь, а?
— Сбежим? — переспросила она, глядя ему прямо в глаза. — Ты и я?
— А что такое? Мы ж не Данька, нам у взрослых отпрашиваться не надо, — прошептал Назар и протянул ей ладонь, — ты и я.
Долгое мгновение Милана рассматривала протянутую к ней руку, решаясь. Она тоже, как и он, сделала глубокий вдох, наполняя легкие им, словно собиралась нырнуть глубоко под воду, вложила в его ладонь свою и выдохнула:
— Ну давай сбежим.
Его пальцы быстро и жарко обхватили ее. Он улыбнулся ей так, как когда-то давно рудославский парень по прозвищу Кречет улыбался, виновато сообщая, что летом тюльпанов в усадьбе нет, в основном — розы. А потом, ничего не говоря, быстро повел на выход, мимо оглядывающихся людей, понятия не имевших, что только что произошло, что он чувствует.
Господи, да он и сам не знал — что. Не поддавалось описанию, никакому описанию, испытываемое. Будто бы он реку вспять повернул. Или гору лопатой раскидал и разровнял в степь. Или лес высадил тысячу лет назад, а тот по сей день зеленится. И он это видит.
Они спустились по лестнице вниз, выскочили на улицу, оставили крыльцо. Оказались перед припарковавшимися у обочины машинами. И он негромко, боясь, что голос сорвется, спросил:
— Давай пешком пройдемся? Не холодно? Я пиджак дам…
Она кивнула, зябко поведя плечами в тонкой блузке. Но ей и самой хотелось пройтись. Ни о чем не думая, ни о чем не вспоминая. Просто с ним рядом, вдыхая один и тот же воздух. На ее плечи тут же опустился его пиджак, и теперь еще и запах его окутал ее всю. Парфюма, сигарет и чего-то смутно знакомого — его кожи, пахнувшей свежим воздухом, горной дорогой и, кажется, лесом. И ладони ее он не выпускал.
Так они и шли несколько минут в совершенном молчании, потому что оба были слишком взволнованы для слов. Слова полились позже. Как-то резко и сразу. Сначала им попался цветочный магазин на Набережной, куда Назар затащил ее, не особо сопротивляющуюся, и где купил ей безумно красивые и непомерно, ненужно роскошные белоснежные каллы. А потом спросил:
— Ну и как ты думаешь, хвастовство это?
— Ты мне скажи, что это, — сказала Милана, принимая букет.
— Это — я хотел, чтобы ты улыбнулась.
Она усмехнулась и взяла его под руку.
— Тогда у меня есть просьба, — сказала она.
— Какая?
— Перестань, пожалуйста, присылать мне цветы каждый день.
— Вообще-то я так здороваюсь.
— Именно поэтому мне приходится оставлять их. Но мой дом напоминает теперь магазин цветов и цветочных ваз. Слишком много и тех, и других.
— А конфеты тебе как модели нельзя? — хитро прищурившись, уточнил он.
— Какие еще есть варианты? — рассмеялась она в ответ.
— Драгоценности? Или почтового голубя с записками? Или еще могу предложить вместе бегать по утрам, но это как-то не романтично.