Соло На Два Голоса
Шрифт:
Словом, новые оппозиционеры поначалу привлекли. Во всех смыслах - я чуть было не начала работать в их активно формировавшихся тогда структурах. Но, бог миловал, вовремя опомнилась. Зато завела любопытные знакомства. В частности, со своим последним мужем.
Показался ярким, умным. Но недолго длилось очарование. У поэта-оппозиционера оказалась слишком узкая специализация - и в творчестве, и в образе жизни. Называлась она так, если в рифму: клясть власть. Конечно, в глубине души все эти ребята - поэты-журналисты-сатирики-философы - хотели в Рузвельты или, в крайнем случае, в Салтыковы-Щедрины или Грибоедовы. Конечно, им хотелось занять эти вакантные на сегодняшний день в РФ местечки. Но дарованием не вышли. Боженька таких силушек не дал.
Более
Самое смешное, что эти надутые столичные псевдоинтеллектуалы на своих сборищах всё мучительнее напоминали местечковые "культурные круги" и сходки пикейных жилетов прошлого, о которых я, разумеется, лишь читала, но примерно так их себе и представляла.
А если честно...
Если совсем уж честно, то за эти годы лично я поняла, что век отрицательной селекции не просто даром не прошёл, а навсегда решил особым образом все вопросы и проблемы в этой стране. Под абсолютный ноль выкошено всё незаурядное, по-настоящему прогрессивное, прорывное - то, что делает историю, то, что её меняет. Некому больше, вот совсем некому двигать, прорывать, действовать и быть локомотивом. Помимо совершенно уродливой и аморальной власти, дремлющего дикого и глупого народа, осталась лишь потешная оппозиция, пародия на то, что в мире считается нормальным участником политики. Интеллектуальные и моральные силы в горе-стране изничтожены на корню. Осталось чуточку и чахленькие.
Причём, говорю я отнюдь не только о русских - обо всех, живущих в границах этой распластанной по карте медузы: и о русских, и о евреях, и о грузинах, и об украинцах... Суть не в национальности, а именно в месте рождения, в том самом месте, где лучших, сильных, храбрых и умных целый век выпалывали, не покладая рук. Получилось. У них получилось.
Поэтому мой поэт, он же оппозиционер, он же сатирик, он же "либеральный журналист" шумел и гремел в точности так же, как и все прочие его коллеги. Много, бестолково, с постоянным выяснением внутри их тусовки, кто круче, талантливее, кто более Гоголь, кто Грибоедов, а кто всё же потянет на Рузвельта, "когда мы победим".
Что меня выводит из себя очень быстро в мужчинах - это их бесполезность. Не надо делать стойку, наверняка меня не так поняли! Мужчина может быть гениальным художником и не зарабатывать ни копья. Но понятно, что он - гениален, он вкалывает, хотя и безуспешно - это одна история. Мужчина может быть карточным шулером и приносить в дом бешеные деньги. И всем ясно, что это за деньги - история вторая.
Но третья история для меня самая невыносимая. Постоянно шумящий, митингующий и вертящийся волчком на одном и том же месте пустой бамбук, для которого основное место "работы" - это митинг. Его уже почти халтурные стишки, как под копирку с какого-то момента, сочиняются за коленке за пятнадцать минут до этого самого митинга, на котором его рифмам непременно прокричат "ура!" и "браво!". Статьи, одна похожая на другую, как сёстры-близнецы, пишутся сразу для нескольких сайтов и газет, отличие одной от другой - в перемене мест абзацев и немножко разных заходах и финальных частях. Да, это заработок! Копеечный. Но дело даже не в этом. А в пустоте орущего свистка. В неловкости за то, чем занимается "мой мужчина". Чем-чем? Борьбой, понимаешь. С режимом, понимаешь. Двести лет прошло, а Репетилов жив: "Шумим, братец, шумим".
И ладно бы на самом деле под боком творил историю Ататюрк или тот же Пётр Первый! Пусть с идеей фикс - спасти родину, превратить её в цивилизованное место, положив на это, в общем-то, жизнь. Не только свою, конечно, но свою - прежде всего.
Нет, мой оппозиционер-оратор-поэт был не таков. Как и все прочие в той тусовке, если честно. Никто из них не готов был всерьёз хоть чем-то пожертвовать, а уж тем более комфортом и сытостью. Наиболее талантливые по этой причине в свободное от борьбы время вовсю заколачивали бабло, а более бездарные - что? Правильно, страдали - мощно, театрально, показно, выносили мозги близким и родным и требовали признания их "величия" хотя бы в масштабах квартиры совместного проживания.
Пока я находилась под обаянием его какой-никакой, а харизмы, у меня получалось выдавать нужную ему реакцию. Но потом, когда я разглядела уже всё до мелких нюансов, когда изучила тусовку и её представителей, поняла, кто есть кто и сколько стоит, а, самое главное, уразумев, что героев и Гоголей в этой стране не осталось ни единого, у меня как-то резко пропало желание обеспечивать постоянную явку на митинги домашнего борца. Резко!
Мы ведь даже не успели зарегистрироваться, хотя прожили вместе три года. И так получилось, что примерно через неделю после подачи заявления в ЗАГС, внезапно, в один день, я будто прозрела: не хочу ни сегодня, ни потом присутствовать на домашнем митинге на кухне, где он будет снова жечь глаголом президента и думу, читать свои свежие, но такие вчерашние эпиграммы и стихи, а потом станет сетовать, что его опять не оценили и где-то там, в их вожделенном печатном Эльдорадо, отдали предпочтение поэту-оппозиционеру Ш. А в Штаты выступать пригласили поэта Б. Потому что он большой и наглый, давно слоном туда дорогу протоптал, хотя с некоторых пор типичный ремесленник и халтурщик, впрочем, как и Ш. В этом месте я должна горестно вздыхать, поддакивать и говорить так:
– Ну, ничего, твоё время придёт, ты намного свежее по форме и содержанию! В будущем министерстве культуры - когда мы победим - думаю, тебе предложат портфель министра, потому что кто же, если не ты!
Нет, последняя фраза никогда не произносилась, это я ёрничаю. Хотя сама идея носилась в воздухе вокруг моего поэта, он её постоянно унюхивал и явно пробовал на зуб.
– А вот когда всё случится, мы победим, тогда ведь понадобятся очень серьёзные перемены во всей культурной жизни страны! От прессы до развлекательных эстрадных площадок, - и в глазах его читался нездоровый огонёк будущей бурной деятельности, эдакий чиновничий раж, а мне становилось безумно любопытно, как в одной голове могут сочетаться высокие духовные, поэтические устремления и мечты о чиновничьей работе в департаменте культуры.
Ну, словом, надоело всё враз. А я существо нетерпеливое: если приспичило подстричься, то никаких "запись на через неделю". Завтра и с утра - баста! Если я больше не могу жить с человеком, значит, один из нас тут же упаковывает чемодан. И это не истерика. Моё "не хочу" или "хочу" - отражение не настроения, а твёрдого решения, принятого в результате, может, совсем незаметной, почти подсознательной, подспудной, но постоянной работы и ума, и чувств.
Дурацкие были три года, хотя временами смешные.
Однако есть одна неприятная штука, которая касается всех моих отношений с мужчинами. Лично я как считаю? Когда отношения закончились, главное - послевкусие. Что осталось в душе, в памяти. Из серии "будет, что вспомнить в старости" или "господи, как я могла?". Вот опять про стыд за прошлое, опять всё то же самое, невыносимое.
Мне похвастаться нечем, у меня сплошное "господи!". Или в лучшем случае - пустота, будто не было ничего вообще, какой-то провал по времени, что-то замазано белым, дабы даже тени не осталось. Нет, не амнезия, человека помню, а что между нами было что-то неловкое, не очень приличное, не очень эстетичное, ну его на фиг. И это самый прекрасный вариант! От "качества" моего визави это никак не зависит. Это всё исключительно обо мне, про меня, моё. Ведь, как я уже писала, качество моих мужчин было вполне сносным. Дело не в них.