Соловей
Шрифт:
Область вокруг ее шрама тоже была чувствительной.
Он открыл глаза, и необъяснимый страх в них тронуло ее в самое сердце. Она видела этот взгляд раньше, у дедушки в один из его плохих дней. Она и сама время от времени видела это, когда смотрела на себя в зеркало.
Забыв обо всем, кроме необходимости стереть этот страх, она снова наклонилась и провела кончиком пальца по шраму в уголке его рта.
— Меня всегда восхищала способность организма к самовосстановлению, — продолжила она, когда он сел, его дыхание нормализовалось и, возможно, даже замедлилось, словно
Дарси улыбнулась, опустив руки ему на плечи, и смутно осознала, что его руки поднялись к ее талии.
— У дедушки были шрамы гораздо хуже твоих, и бабушка всегда говорила мне: «Ты должна поцеловать воина раньше, чем мужчину, иначе он поймет, что ты не видишь его там», а потом она целовала его шрамы, пока он не засмеялся.
— Красивые слова для чего-то настолько уродливого. — Мика опустил руки и откинулся назад в кресло, глядя на нее так, словно Дарси вытащила меч из своей задницы, наполовину впечатленный, наполовину испуганный. Казалось, он собирался снова спросить ее, кто она такая.
— Вот значит, что ты думаешь? Я вижу силу и упорство, ты тоже должен.
Потерявшись в воспоминаниях, она снова шагнула к нему и коснулась губами шрама на его виске, остановившись, когда у него перехватило дыхание.
— С тех пор, как я впервые услышала рассказ про войну, я всегда целовала так своего дедушку. Это заставляло его улыбаться каждый раз, и он подолгу обнимал меня, отчего я все время задавалась вопросом: не плачет ли он, и не хочет ли, чтобы я это видела. Я проводила с ними каждое лето. Если я заходила в дом, а бабушка играла на фортепьяно, я понимала, что у дедушки не лучший день. Он называл ее своим соловьем. Я никогда не понимала, было ли это из-за медсестры или птицы, возможно, из-за всего сразу.
Мика поднял подбородок, снова вглядываясь в нее сквозь волосы.
— Она заботилась о нем всеми возможными способами, — продолжала Дарси, — а он заботился о ней еще лучше. Не покупал ей драгоценности или бессмысленные вещи, просто следил за тем, чтобы в доме всегда были дрова, ее любимый сад всегда ухожен, и одаривал ее такой лаской, что даже плюшевый мишка позавидовал бы. Он обожал ее целиком и полностью.
Ее улыбка стала шире, но в ней чувствовалась грусть и тяжесть от потери их обоих.
— Я выросла, думая, что именно это и есть любовь. «Если любить легко, значит, что-то не так», — любила повторять бабушка. — Жаль, что наше поколение, возможно, никогда не узнает таких уз.
Подавившись, она отмахнулась от этой мысли и отправилась на барбекю, отгоняя воспоминания. Что-то в Мике обезоруживало ее, а обстановка пробуждала чувства, которые, как она думала, давно были утрачены. Если она продолжит изливать душу, ей нечем будет заплатить за его секреты.
Глава 8
Мика промчался через кухню. Оказавшись в ванной,
Несмотря на неудачную попытку казаться спокойным после их напряженного момента, он уронил щипцы, пытаясь взять стейк с тарелки. Он ушел, пробормотав несколько проклятий и обещания вернуться с новой посудой.
Что говорить о плохих идеях, то привести сюда эту женщину было одной из его худших. Ее превзошло только его решение отправиться в Колумбию в прошлом году. Все для того, чтобы оценить активы еще одного предприятия, которое он собирался купить, развалить на части и продать с прибылью, вытеснив тысячи рабочих.
Карма сильно его потрепала. Он часто задавался вопросом, не работает ли его мать на том свете, все еще пытаясь направить его в сторону того человека, которого она надеялась вырастить. Или выражает свою скорбь по поводу того, как позорно он прожил последние десять лет своей жизни, прежде чем все изменилось в мгновение ока.
Вцепившись в раковину так сильно, что она должна была превратиться в пыль, он уставился в зеркало на свои расширенные зрачки и раскрасневшееся лицо. Это было то, что он редко делал с тех пор, как ему оставили шрамы ножом.
— Возьми себя в руки.
Пальцы Дарси на его лице были нитью, связывающие ее с его центром управления. Она пробудила все рецепторы удовольствия и еще несколько, о существовании которых он даже не подозревал, поскольку ни одна из его прошлых девушек не воздействовала на него таким глубоким и личным образом.
А ее губы. Эти мягкие, влажные губы распутывали в нем многолетние узлы, когда они касались его кожи, стирая сомнения и понимание того, кто она такая и зачем пришла сюда. В тот момент она могла попросить его о чем угодно, и он отдал бы ей все без вопросов, даже страшную правду о том, что он сделал.
Так не должно было быть. Предполагалось, он должен был контролировать ситуацию. Она не должна была соблазнять его нежными словами и душещипательной историей, которую она, вероятно, выдумала как еще одну общую черту между ними.
Потрясенное выражение ее лица, когда она рассказывала о своих бабушке и дедушке, крутилось у него в голове, несмотря на гнев, который его захлестнул. Где-то в глубине души она отказалась от любви.
Может быть, катализатором послужила ее связь с матерью-природой?
Изменила ли она ее так же, как Колумбия изменила его?
Достав из ящика галстук, он собрал волосы на затылке, вспоминая, как она смотрела на него. Не с отвращением, а с удивлением и восхищением, будто он был цельным и красивым для нее.
Это решило все. Никто бы так не поступил, да еще и всерьез, не с его уровнем повреждений. Черт возьми, никто никогда не смотрел на него так, даже когда у него была хорошая внешность и не было никакого багажа. Нет, Дарси не была похожа на других репортеров, как предупреждала Мэгс. Эта женщина была гораздо коварнее, и ей пришлось бы потрудиться, чтобы получить от него хоть крупицу желаемой информации.